Черная кошка, белый кот или Эра милосердия-2

Едва он произнес слово "власовцы" — как меня в очередной раз "пронзило" куском чужой памяти. Ладно чужие сны — эти часто. А вот так — днем, накатывало редко… Я "вспомнил"… как наша полковая разведка попала к ним в плен. Эти суки запытали их… Звезды на теле им живым резали, лица прикладами покрошили, руки раздробили… как могли, изгалялись. А тела на нейтралку — ночью подбросили… Устрашить что ли хотели? Тела — наши вытащили. Вот после того случая, такое понятие как — "живой власовец"… — перестало для нас существовать — даже в теории. Кончали их на месте… А определяли их легко. Кроме "наших" курносых рож, их выдавала ещё одна деталька. Перед тем как идти в атаку, они просто спарывали эмблему РОА с рукава. Это место всегда выделялось на мундире. Все наши бойцы сразу "проверяли рукава" у пленных, похожих на "власовцев". Их судьба была предопределена свыше. Сразу. Изменников не прощали… — … был случай! — вернул меня обратно голос Шаца.

— Чего?

— Случай говорю у меня был. Помнишь, как немцы нас обычно пытались "распропагандировать"?

Я только молча кивнул.

— Так вот — тут за это дело "власовцы" взялись. Один раз, в Польше, с противоположного берега реки, через громкоговоритель эти суки начали вещать:

"Русские солдаты! Жиды толкают вас на смерть, а сами сидят в Кремле! Среди вас есть жиды?". А там, до их берега — было метров восемьдесят, а наш был высоким. Я психанул, встал в полный рост и кричу на их сторону — "Ну есть!!! Я еврей!". Там сразу и заткнулись. Опешили видать от неожиданности — даже стрелять не стали. На следующий день за мной явился какой-то майор и приказал следовать за ним — в штаб корпуса. Привел меня к полковнику — начальнику разведки корпуса… кстати, одесскому еврею. Полковник тот достал бутылку коньяка, налил мне полный стакан, и сказал — "Пей, старшина!" Я выпил, и спрашиваю его: "Только за этим только вызывали?". Он тогда улыбнулся и ответил: "Лично хотел тебе спасибо сказать! Хорошо ты сукам ответил!"…

Жаловался он и на то, что маме с папой — "здесь им было тяжело". — Если на работе ещё ничего, то в очередях — мои не раз сталкивались с неприкрытым антисемитизмом. "Наши в окопах мерзнут, а твои… в тылу морду отъедают…!"

Я понимающе покивал головой. Я же помнил первый инструктаж о "наших за рубежом". И татарин, и удмурт там для всех — "русский". По одному — судят о всех.

Вот идет рядом со мной — тихий еврейский мальчик Генрих Шац, преданный идеям партии и лично Иосифу Виссарионовичу. Отлично учившийся в школе. Стоит рядом со мной — нормальный веселый парень. И годов ему сейчас только двадцать один. Ему у нас только водку бы разрешили покупать… А здесь вот, руки у него не то, что по локоть… а весь он в крови врагов. И на груди не хило наград. На фронте в последнюю очередь спрашивали про твою национальность[12]. Там важно была не твоя нация, а твой навык и способность — выжить и убить фашиста. А Миша ты или Мойша — это потом… после Победы.

Эту нацию, как солдат — я зауважал после войны "Судного дня". Это та — "Шестидневная". Когда они не только отразили внезапное нападение многократно превосходящих сил арабов, но и сами перешли в контрнаступление. Наваляли арабам по-полной. Остановила их тогда только угроза боев с нашей десантной дивизией. Три их было в полной боевой. А так… им оставалось всего 40 км и "Привет!". Здравствуй столица, страны курортов и отдыха, Каир. Меня тогда поразил паренек — такой же, как Генрих. Он за день — ДВЕНАДЦАТЬ РАЗ ГОРЕЛ в танке. И после этого говорить, что "Все они…!". А вот и не все!

Когда встали в очередь, Генрих резко сменил тему — на трудности работы. Как не уважают и насмешничают над его усилиями — наладить нормальную обстановку и работу. А это — неправильно. Я не особо вслушивался. Меня больше занимало, почему во все времена народ недоест, но выпьет. А потому самая нервная очередь — за бухлом. Вон ведь даже пронырливый семит — и тот не стал нарываться. И в подтверждение моих мыслей, кому-то впереди на его — "мы вместе стояли!". Тут же сообщили — где и как. Потом раздался сочный звук удара, и мимо нас пролетело среднего размера тело.

— Э-э… — потише! Там вон милиционеры стоят!

— Во-во! Стоят — как все, а эта гнида — лезет!

"Гнида" встала сначала на четвереньки, потом поднялась и, утирая кровавые сопли, понуро побрела в конец очереди.

М-да… уважительное — "милиционеры", не презрительное — "менты". У меня сразу проскочила неприятная ассоциация о пьяных ментах ездящих по дороге по принципу:

"Кто не спрятался — я НЕ ВИНОВАТ!". Да и остальное… Очередь между тем живенько так продвигалась, под частые — "Не задерживаем кружки!", и суету пары добровольных помощников продавца, как ни странно — пожилого мужика. Это потом эта профессии феминизировалась. Здесь в магазинах и мужчин продавцов хватает.

Получив по своей "паре" мы протиснулись к стеночке. К длинной, во всю стену доске — выполняющей тут роль стойки. И неторопливо начали смаковать пиво, не отвлекаясь на разговоры. Не то место. Не те уши.