Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи

«…первая настоящая реакция против историософского европоцентризма возникла в России в трудах Н. Данилевского и К. Леонтьева. Этих патриотов православной Руси было трудно убедить, что 700 лет русской христианской культуры до Петра были историческим небытием. Великая храмово-иконная Россия еще жила тогда перед их глазами – и вот европейская теория вынуждала их верить, что это всего лишь местечковое явление, к „единой мировой“ культуре вовсе не относящееся. По гегелевской философии истории, „варварская“ Русь XIV в., к тому же „отброшенная“ назад более чем 200-летним монгольским „варварством“, никак не могла создать шедевры мирового искусства, и требовалось признать, что Рублев и Дионисий в европейском масштабе были просто мазилы. Великая национальная культура отрицалась по европоцентристскому принипу: не потому, что ее не было как факта, а потому, что факт противоречил концепции.

Оказалось, что п о н я т ь русскую монархию и русскую культуру по-европейски нельзя, можно лишь их по-европейски оболгать.

Новый взгляд на историю, начисто ниспровергавший представление о «единой человеческой» и единой мировой культуре, после первой историко-философской разработки у Данилевского, в XX в. проник и в Европу (О. Шпенглер, А. Тойнби), чтобы найти потом естественно-научное обоснование в теории систем (Л. Берталанфи, П. Сорокин, Л. Гумилев).

Выяснилось, что реальную историю народов, их рождения, жизни и смерти гораздо адекватнее отражает не прежняя стеблевидная модель эволюции (единый мощный стебель, от которого отходят спорадические отростки – тупиковые цивилизации), а модель древовидная, с множеством одинаково мощных ветвей. Нет не только единого поступательного прогресса, но нет и единой общечеловеческой культуры («общечеловеческих ценностей»), есть феномен множества «культур-организмов» (Шпенглер), или «культурно-исторических типов» (Данилевский), живущих запасом своей внутренней «витальной силы» и умирающих по ее энтропийном истощении, чтобы дать потом жизнь новым этносам. Сама форма существования этносферы заключается в многообразии этносов (суперэтносов), типологически независимых друг от друга, но не статических, а динамически развивающихся и умирающих. Сам динамический характер интеграции этносов в суперэтносы в принципе не может привести к единому человечеству. Народы могут сосуществовать не вследствие их единобразия, которое недостижимо, а вследствие неповторимости и исключительности каждой нации, абсолютной ценности каждой самобытной культуры. Всякая рациональная попытка интеграции человечества в рамках одного суперэтноса приводит к расизму, а всякая рациональная попытка интеграции культур в рамках общечеловеческого целого – к космополитизму и экуменизму. Те и другие попытки одинаково гибельны для народов и культур.

При таком радикально новом подходе русская история допетровского времени получает совершенно иную оценку, разительно отличающуюся от западнических стереотипов европоцентристского мышления…»

«…Российская Империя, будучи надежным щитом для всех народов, не могла породить ненависти против „имперского“ русского народа. Ею заболел сам Запад сразу по возникновении Империи Рюриковичей. Далее она росла пропорционально фантастическому территориальному росту Империи. Александр III на смертном одре, передавая престол своему сыну Николаю, говорил ему: „У России на Западе нет друзей. Огромности ее боятся“. Заметьте: огромности, а не агрессивности. Действительно, начиная с вторжения в 1018 г. в Киев польского князя Болеслава Храброго, Россия подвергалась всегда только агрессии со стороны Запада, сама же вела с ним войны почти исключительно оборонительные (и всегда победоносные). Гигантская Православная Империя на Востоке одним своим существованием препятствовала воплощению в жизнь папистской и м п е р с к о й идеи насильственной католизации всех народов мира. И, не прекращая попыток вооруженной колонизации Руси, в новое время Запад предпринял колонизацию и д е й н у ю, в которой приняла участие, кроме католической, и протестантская часть Европы. Для консолидации сил надо было во всей Европе сделать из Руси образ врага – и эту задачу в XVII в. С успехом выполнили немецкий миссионер Адам Олеарий и английский посол в Москве Джайлс Флетчер. По их описаниям, Московия была дикой деспотией восточного типа, с бесправным рабским населением, и даже в 1839 г. посетивший Россию маркиз де Кюстин, в сущности повторил тот же мотив. Когда Олеарий создавал свое „Описание путешествия в Московию“, вся Европа пылала в огне Тридцатилетней войны, в которой его собственная страна потеряла три четверти населения. Даже если бы в Московии он в действительности увидел то, о чем написал, – логично ли было ставить ей в пример Европу, впавшую в троглодитсткое варварство? Но в Московской Руси он не мог увидеть того, о чем писал: времена Смуты были далеко позади, Русь была благоустроена, как ни одна страна того времени. Тем не менее Европе понадобилась ложь о России.