Черная луна

Пока обедала, думала только о кровати и о том, как будет здорово лечь в чистую постель и вытянуть ноги. Обед в гостинице стоил восемь пфеннигов[10]. Дороговато, конечно, но у Герды попросту не было сил, чтобы искать заведение подешевле. Впрочем, обед стоил тех денег, которые она за него заплатила. В обеденной комнате было чисто, еду подавали на хорошей керамической посуде с тремя столовыми приборами: вилкой, ложкой и ножом. Да и сама еда была отменного качества. Не изысканные яства для гурманов, но зато все предлагаемые блюда были вкусными и сытными. Герда съела миску густой мясной похлебки и шесть жареных колбасок, заев все это большим куском яблочного пирога с корицей. К сожалению, из напитков в обеденное меню входили только красное вино и пиво. Попросить воды Герда постеснялась, а от кружки крепкого вина у нее закружилась голова, и в результате она еле добралась до своей комнаты. Дошла, на последних проблесках сознания заперла за собой дверь на засов и, упав на кровать, – как была, в платье, кардигане и сапожках, – заснула мертвым сном.

На самом деле мертвые снов не видят, но живые видят их всегда, даже тогда, когда, проснувшись, ничего о них не помнят. У Герды такое тоже случалось, но все-таки чаще она свои сны запоминала. Иногда лучше, иногда хуже. Но самыми интересными были те, в которых к ней приходила ее мать, или те, в которых Герда встречалась сама с собой – с другой Гердой, как она называла эту «сонную себя».

На этот раз к ней снова пришла Александра-Валерия. Она строго посмотрела на дочь и с сожалением покачала головой.

– Экая ты дура, Герти! – сказала мать. – Напилась вина и лежишь тут бревно бревном!

– Не ругайся! – вмешалась, подходя к Александре-Валерии, та, другая Герда из снов. – Она же не умеет жить одна. Не научилась пока. И вина неразбавленного так много никогда еще не пила. Вот и развезло.

– Могу не ругаться, – холодно ответила мать, – но ее сейчас зарежут, как свинью, так и умрет, не проснувшись, и кому от этого хорошо?

– Вообще-то, мать права, – поморщилась, признавая свою неправоту, другая Герда. – Ты бы, Герти, проснулась, что ли! А то все на свете проспишь!

– Просыпайся! – потребовала мать. – Только осторожно. Не торопись шевелиться. Они не должны знать, что ты проснулась…

Герда проснулась и сразу же услышала приглушенные голоса. Говорили двое. Мужчина и женщина. И разговаривали они по-вентийски. Еще не узнав эти голоса, она догадалась, кто бы это мог быть, и, наверное, удивилась бы, но сейчас ей было не до рефлексий и чувствований. Слова матери и другой себя не просто выдернули ее из владений Гипноса, они едва не вскипятили ей кровь. Сердце билось ровно и сильно. Голова была ясная, словно Герда и не спала вовсе.

– Да не трусь ты так, – сказала где-то рядом женщина. – Я ей такой отравы в вино сыпанула, что хоть в барабаны бей, не проснется!

– Давай я ее лучше задушу, – а это уже заговорил мужчина.

– Души. Мне-то какое дело! – Судя по интонации, Серафине де Райер действительно было все равно. – Деньги заплачены не за способ, а за результат.

– Ты бы обыскала ее вещи! – хмуро буркнул маркиз дю Конде и на мгновение отвернулся от Герды.

Она уже чуть приподняла веки и следила за ним через опущенные ресницы. Видно было плохо, но то, что мужчина отвернулся, Герда поняла сразу и не упустила свой шанс. Она лежала на боку лицом к двери, левая рука под щекой, а правая опущена за спину. Не привлекая внимания убийц, до навахи ей не добраться. Зато мизерикорд как раз под рукой. Другое дело, что навахой Герда пользоваться умела, а этим длинным, почти в локоть длиной, трехгранным кинжалом – нет. Но других вариантов у нее все равно не было, да и этот следовало считать всего лишь счастливым случаем или случайно выпавшим шансом. Богом из машины. Или улыбкой фортуны.

Итак, мужчина повернулся к виконтессе, советуя ей заняться обыском, а Герда бесшумно передвинула руку, и рукоять кинжала легла ей прямо в ладонь.

– Ладно, – снова повернулся к ней маркиз дю Конде. – Я тебя, деточка, тихо удушу, даже не заметишь!