Не замечая бега времени, Валерия молилась горячо и истово. Сумерки постепенно таяли. Рассвет все увереннее вступал в свои права. Солнечный свет заливал богато убранное помещение с выкрашенными пурпурной краской стенами и широкую золоченую кровать, на которой сидела сжавшаяся в комок молодая женщина с лунным серпом в руках. Она подносила гребень к губам, целовала его и снова шептала слова импровизированной молитвы. Взошедшее солнце отражалось в огненных волосах Мессалины, искрясь на них, как и на золотом идоле божества Калигулы, стоящем у изголовья кровати. Цезарь распорядился, чтобы отлитые по образу и подобию его изваяния освящали каждый спальный покой императорского дворца.
Скрип открываемой двери заставил Мессалину затрепетать от тревожных предчувствий. Сейчас решится, жить ей или умереть. В дверном проеме показался Клавдий. Подскакивающей походкой он устремился к брачному ложу, перекинув через руку полы плаща, чтобы не мешали при ходьбе. Грузное тело его подергивалось, по лицу блуждала странная улыбка, тихое хихиканье вырывалось из приоткрытого рта.
– Что? Что говорил император? – подалась вперед Мессалина.
– Т-ты удивишься, он нам п-п-плясал, – затрясся в хрюкающем смехе супруг.
– Как плясал? – оторопела Валерия, стараясь ничем не выдать охватившую ее радость. Получилось! Она будет жить! Великая Темная Мать отвела беду!
– Ну да, п-плясал! К-к-калигула рассадил нас в-в-всех, меня и еще двух патрициев, трепещущих в ожидании с-самого с-с-страшного, на сцене, – рассказывал, оживленно размахивая руками, Клавдий. После ужаса, который ему довелось пережить, он чувствовал небывалое облегчение и говорил, почти не заикаясь. – А потом император в-в-вдруг выбежал к нам под звуки ф-ф-флейт и трещот-ток, в женском покрывале и столе до п-пят, проплясал нам танец и у-у-ушел.
– И все? – недоверчиво прошептала Мессалина.
– Все, – радостно рассмеялся Клавдий.
Вдруг он сделался серьезен и опасливо проговорил: