– Да-а, жалко императора! Хороший он человек, хоть и не большого ума, – покачал головой бородач. – Это понял весь Рим, когда наш Клавдий повелел сбросить в море ларь с отравой, найденный в покоях Калигулы. Зараза оказалась такая, что до сих пор волны прибивают к берегу отравленных рыб. Нет чтобы сжечь все снадобья – и дело с концом.
– Хорошо быть умным задним числом, – вступился за Клавдия кудрявый толстяк. – Зато он много доброго для простого люда сделал. Построил водопровод, осушил Фуцинское озеро, а раздачи к праздникам его поистине щедры. И с такой развратной бабенкой живет, что стыдно сказать! Тьфу, глаза бы мои на нее не смотрели!
Мессалина и в самом деле позволяла себе все, что хотела. Пользуясь покровительством Великой Темной Матери, она проживала каждый день, как последний. Пиры, любовники, фривольные игры – ни в чем супруга цезаря не знала удержу. Ей было чуть больше двадцати, и, как молодая непуганая сучка, не знавшая хозяйского кнута, Мессалина проверяла границы дозволенного, заходя в своих безумствах все дальше и дальше. Поступки жены императора своей вызывающей дерзостью словно говорили: «А что будет, если я стану отдаваться первому встречному на глазах у всего Рима? А если переплюну Калигулу и заставлю отдаваться первому встречному почтенных матрон не только на глазах всего Рима, но и их благородных мужей?» И Мессалина устраивала во дворце лупанар, приглашая горожан поразвлечься с сенаторскими женами и дочерями и заставляя сенаторов присутствовать при их позоре. Так мстительная дочь патриция Мессалы вымещала злобу на всех, кто ее когда-то обижал.
Мечта ее сбылась. Она повелевала империей, но долгожданное счастье все не наступало. Душу томила неудовлетворенность. Хотелось любви и легкости, мечталось о полете. Как в ту незабываемую ночь, с рабом Исааком. И, не находя желаемое, Мессалина бесилась, переходя от безумных оргий к кровавым расправам. Женщин она казнила страшной смертью уже за то, что они были хороши собой, а мужчин всех, без разбора, укладывала в свою постель. Недовольных ждала смерть.
– Н-н-нет, только не это! – плакал Клавдий на плече Мессалины в первые ночи после того, как его провозгласили императором. – Я б-боюсь! Я не х-хочу!