Черная месса

Меня отягощает огромная вина — несомненно, огромная. Ах, нет, не та, о которой вы подумали. Другая. Я ведь начал свое дело Творения, свои десять заповедей, со слова «я». Действительно, это дурной пример; из-за этого я не мог спать по ночам. Сказать «я» означает дать обещание, которое невозможно выполнить. Но сказанное сказано. Кто произносит это слово, не ощущая ревматической боли, — ничего еще не понял. Я в муках осознал, что «я» — индивидуум, индивидуалист! Вслушайтесь только: индиви — дуалист! Уж этот мне язык! Вы же не думаете, что он никогда и нигде не возникал, а появился таинственным образом?! Он всегда исходил от авторов, непристойных плутов, любителей двусмысленности. Только послушайте, как весело они расправляются с нами на латыни! Они соединяют «целое» («неделимое») и «двойственное» в одном слове!

Что такое? Вам неудобно? Здесь и впрямь тесно. Да и говорю все время я один. Как это невежливо с моей стороны! Мне очень стыдно, что приходится принимать вас здесь. Все-таки прошу вас ни в коем случае не верить слухам — например, что здание, в котором мы находимся, — дом сумасшедших. Назвать мир сумасшедшим домом — старая, тривиальная сентенция. Это просто жилой дом на Сидоненгассе, 68, двухкомнатная холостяцкая квартира. Должен ли я, чтобы убедить вас, позвать свою хозяйку — ту самую, что каждый вечер приносит мне телячьи отбивные? У вас есть глаза, но вы не хотите видеть; у вас есть уши, но вы не хотите ничего слушать. Я мог бы проводить вас в соседнюю комнату, но не сделаю этого: из страха, господа, — признаюсь, — из страха, что ваше присутствие нанесет вред моей коллекции. Какой коллекции? В праве ли я скрывать это от вас? Да, друзья мои, я — коллекционер. Бог-коллекционер. С гордостью могу сказать: коллекция моя довольно представительна; не хватает только нескольких экспонатов. Ах, как вы любопытны! Что вы хотите знать? Минералогия или филателия? Или собрание автографов? Нет, ничем таким я не занимаюсь. Я музыкант, господа; то есть не композитор и не исполнитель, а музыкант особого рода. У меня тут, рядом, — огромная коллекция музыкальных инструментов, когда-либо существовавших на свете! Инструментов не только нынешнего Творения. Нет! Прошлого и ему предшествовавшего Творений тоже! Среди наиболее древних образцов, к примеру, — весь оркестр храма Соломона, безупречные по звучанию эвфоны и арфы. Однако я не хочу докучать вам деталями, ценными для специалистов.

Вы хотите посмотреть мой музей? Нет, так нельзя! Легко можно порвать искусно настроенную струну на скрипке или виоле, и потом — боюсь, мои отбивные еще не убраны. Но, если хотите, я схожу потом с вами в кафе или в клубный бар. Я очень люблю посидеть в таких местечках. Обязательно с вами схожу. Поговаривают, что в одном городском кафе кровавый военачальник, у которого на совести смерть нескольких сотен тысяч, среди всеобщего хохота и шуток с невозмутимой серьезностью играет в скат. Прошу вас, сводите меня туда. Но я, кажется, задерживаю вас неподобающими мне речами. Когда долго находишься в одиночестве, с удовольствием слушаешь звуки собственного голоса, это простительно. Вы переминаетесь с ноги на ногу. Вы перешептываетесь. Я не сержусь на вас, нет, в самом деле, не сержусь. Но ведь к Богу приходят ради откровений. Я многое могу вам поведать, ничего не хочу от вас скрывать. Зачем линейка в руке у этого господина? Вы хотите смерить мою голову? Хорошо, друзья мои. Я не обижаюсь, мне просто смешно. Однако потерпите еще немного.

Вы удивляетесь мне. Я не всеведущ, но терпелив. Могу объяснить вам: я устал от темноты и предстаю перед вами не в облаке тумана, не на Синае, а здесь, в своей спальне. Раз уж мы встречаемся только в эти минуты, признаюсь вам, что меня, господа, постоянно гложет чувство вины в вашем существовании. Я не всеведущ, и если мне когда-то приходилось утверждать обратное, то это была ложь. Иначе у меня не получалось, как и у любого главы чиновничьей монархии. Я даю распоряжения начальникам, которые передают их своим подчиненным, те — своим, и так далее до бесконечности. Сразу же при вашем появлении я заметил, что вы хотите испытать меня и потребуете чуда. Но, раз и навсегда: это невозможно. Установленные мною законы природы — это полицейские органы, которые неумолимо бодрствуют и бдят, чтобы не нарушалось общественное спокойствие. Я спрашиваю вас: кому прежде всего позволено совершить преступление, бродяге или императору? Скорее вы, господа, представители средних слоев, можете заниматься колдовством, нежели я. Но хватит об этом. Хочу — почему этому господину угодно было посмотреть на часы? — хочу сказать вам несколько слов, которые заставят вас обновить вашу теологию.

Бог отмеряет время от одних крестных мук до других. И я, как все мои предшественники, умер на кресте. Крест — испытание для богов. Никто еще его не выдержал. Если б его выдержал я, все мы были бы спасены. Я тоже произнес на кресте слова, которые вы хорошо знаете, слова: «Боже мой, для чего ты меня оставил?»[100] Как вы считаете, чем были вызваны эти слова? Отвечайте!