Черная моль

— Меня — нет.

— Ох, да они сами знают, кого надобно лягать, а кого — ни Боже мой!

Джек опустошил кружку и поставил ее рядом с собой, на скамью. Затем поднялся.

— Ей и в голову не придет лягнуть друга, правда, Дженни?

Конюх наблюдал, как кобыла затрусила к хозяину, кокетливо встряхивая головой, а потом заплясала вокруг него в самой игривой манере. Лицо старика осветила медленная улыбка.

— Одна радость глядеть на такую лошадку, честно вам говорю, — и тут же получил гинею от Джека, которому никогда не надоедало слушать похвалы о своей любимице Дженни.

Карстерс вспрыгнул в седло, кивнул на прощание конюху и неспешно двинулся вдоль по улице, которая вскоре разветвлялась. Он свернул направо и ехал теперь между неровными рядами кустарника, сладко пахнущего майским цветом, мимо тихих полей, тянувшихся по обеим сторонам дороги и терявшихся где-то среди холмов, уже едва различимых в сгущающихся сумерках. Вечер стоял на удивление тихий и теплый, с запада потягивал слабый ветерок, а на темном небе уже сияла молодая луна. Ничто не нарушало тишины и покоя этого прекрасного вечера — только звонкий цокот копыт.

Примерно с час он ехал, не встретив ни души, затем увидел плетущегося по дороге работника — тот шел домой ужинать после долгого трудного дня, проведенного на полях. Джон приветливо пожелал ему доброй ночи и, обернувшись, какое-то время смотрел, как мужчина шагает по дороге, что-то напевая вполголоса.

После этого он не встречал уже никого. Легко и быстро проскакал он несколько миль навстречу быстро сгущавшейся тьме. Ехал и, слегка нахмурившись, думал о своем.

Как ни странно, но ему почему-то вспомнились нищие дни, проведенные во Франции. Обычно он решительно отгонял от себя эти мрачные воспоминания, но выдавались минуты, когда сделать это он был не в силах, сколько бы ни пытался.

Стиснув зубы, вспоминал он времена, когда он, сын графа, давал уроки фехтования в Париже, чтобы хоть как-то прокормиться. Неожиданно для себя он вдруг с горечью рассмеялся — от этого необычного звука кобыла, прядая ушами, нервно шарахнулась в сторону. Однако никто не заметил этой ее выходки, и она прибавила ходу, слегка потряхивая головой…

Карстерс вспоминал, как он, прежде элегантный и экстравагантный Джон, экономил на мелочах и копил какие-то гроши, не желая окончательно опускаться; как жил в одном из беднейших кварталов города, один, без друзей, без имени…

С изрядной долей цинизма представлял он времена, когда начал пить, много и систематически, однако все же успел остановиться на самом краю бездны, разверзшейся перед ним.

А потом это известие о смерти матери… Джон попытался отогнать от себя это воспоминание как можно быстрее. Даже теперь оно вызывало отвратительное ощущение полного и абсолютного отчаяния и беспомощности…

Мысли его переключились на Италию. Небольшие сбережения позволили предпринять путешествие во Флоренцию, а оттуда он постепенно продвигался на юг, совершенствуя на этом своем пути мастерство и технику фехтования.

Перемена обстановки, новые знакомства в значительной степени способствовали восстановлению душевного равновесия. В нем снова начал проглядывать рисковый беззаботный юноша; он даже начал понемногу играть на те скудные деньги, что у него имелись. И тут фортуна наконец повернулась к нему лицом — он удвоил, а затем утроил содержимое своего кошелька. Именно тогда и познакомился он с Джимом Солтером, которого нанял в слуги. Джим стал его первым другом с того времени, как он покинул Англию. Они вместе путешествовали по Европе. Джон зарабатывал игрой, Джим неусыпно следил за состоянием казны. Именно благодаря его заботам и вниманию Джон тогда не разорился, ибо удача сопутствовала ему далеко не всегда, и бывали дни, когда он проигрывал с удручающим постоянством. Но Джим ревниво охранял выигранные деньги, и в заначке у них всегда что-то оставалось.

Наконец тоска по Англии и англичанам стала совершенно непереносимой, и Джон решил вернуться. Однако вскоре он обнаружил, что обстановка на родине для него переменилась. Здесь ему явно давали понять, что он изгой. Жить в городе под вымышленным именем, как он собирался, оказалось невозможным, поскольку слишком много людей знали и помнили Джека Карстерса. И он понял, что должен вести или совершенно уединенную жизнь или же… Тут и пришла ему в голову мысль стать разбойником. Ибо отшельническое существование, насколько он понимал, абсолютно несовместимо с человеком его темперамента. Свободный же авантюрный дух «большой дороги» вполне импонировал ему. Приобретение кобылы — Дж. Третьей, как он шутливо окрестил ее — окончательно решило вопрос: отныне он играл роль донкихотствующего разбойника, совершающего рейды по столь милой его сердцу Южной Англии, и чувствовал себя при этом куда счастливее, нежели когда покидал ее, постепенно вновь обретя молодость и бодрость духа, которые, как оказалось, не удалось окончательно уничтожить даже пережитым им трудностям и лишениям.

Цок-цок, цок-цок… Этот звук вернул его на землю и он придержал кобылу, чтоб слышать лучше.