Черная молния. Тень буревестника (СИ)

А псов он любил. У них дома всегда собаки жили, для маленького поселка, еще не городка и уже не деревни это обычное дело, особенно если живешь в бревенчатом доме срубе который сразу после войны поставил твой прадед. Хорошо поставил, бревна дубовые по сию пору не гниют, фундамент каменный не осыпается, во дворе плодовый сад. Только чуток просел от прожитых годов этот дом, но еще крепок. Прадеда он не знал, только на фото видел, а по рассказам знал, что тот всю войну в саперах отстрадал. Минировал и разминировал, блиндажи строил, мосты. Когда вернулся плотничал, его бригада своей работой и бешеной гульбой на всю округу славилась. В кулачном бою прадеда никто одолеть не мог. Здоровенный был мужичина. А еще он по рассказам большой шутник был, привез из Германии щенка немецкой овчарки, а когда красивая черной шерсти сука подросла, повязал ее с волком. Легенда говорит, что он специально к полчанину под Тамбов ездил, живьем добыл там матерого волчару и с палкой в пасти и связанными лапами домой привез. Все смеялся: «Пусть теперича немецкую суку наши тамбовские волки кроют». Потомки овчарки и волка по сей день по всей округе лают и хвостами виляют. Говорят есть и такие, что в лес сбежали на волю. Но из этой породы, хоть один пес, но в их доме всегда жил. Злые, сильные, умные, хозяевам верные. Дед механизатором работал, бабка зоотехником. А отец в восемьдесят восьмом в Афгане в БТР сгорел, он офицером был, командиром роты. Его жена с ним на руках и старшим братом подростком вернулись в дом. Дед сам за ними в гарнизон ездил, сноху и внуков перевозил. Мама стала учительствовать в школе, русский язык преподавала и литературу. Замуж больше не вышла. Он с братом рос на лесном приволье. Здоровые, крепкие, сильные, дружные, как и вся их семья, самая обычная. В поселке много таких было. Потом умер дед, несчастный случай. Придавило гусеницей. Ремонтировал трактор работавший на холостом ходу, возился под ним, а пьяный совсем одуревший от самогона придурок залез в кабину машины и стал дергать рычаги. Вот так бывает. Но несчастье произошло не только с дедом, в кабину управления страной залез пьяный тракторист стал дергать рычагами и вся страна корчилась под гусеницами реформ. Но их семью это мало тронуло, был дом, сад, огород, пасека, родной лес. На натуральном хозяйстве и натуральных продуктах они выжили. В девяносто четвертом году брата призвали в армию, попал на Кавказ, вернулся домой в девяносто шестом, весь как неживой весь как обугленный от войны. Пил, орал о предательстве, матерясь и плача поминал погибших друзей и снова пил. Как напьется так буянил, все рвался в город пришлых бить. Мать с ним намучилась. Потом поутих, женился, детки пошли. Вроде все ничего. Потом его срок служить подошел. Парень он был здоровенный призвали его в оперативную дивизию внутренних войск. Ему вроде как повезло, попал в хорошую часть дислоцированную под столицей. Пока служил на брата напади чужаки, впятером на одного, двоих братан в кулачном бою насмерть уделал. Посадили, без жалости вкатили не малый срок. Пока шел суд бабку парализовало. Мать и жена брата не покладая рук пахали, отчаянно бились за каждый кусок хлеба, за каждый рубль. Поднимали малых детей, ухаживали за лежащей бабушкой и поддерживали в далекой северной зоне сына для одной и мужа для другой. Здоровым мужиком в их семье остался он один. А звали его как прадеда Семен, Сеня. Работы в поселке не было. После демобилизации Семен как и многие до него уехал искать долю в столицу. Без хорошего профессионального образования на нормальную работу не брали. Встречный еще по службе знакомый, тоже парень из столичного пригорода посоветовал идти в «ментуру», где и сам работал, тут и денежное довольствие, форма, подработка и вообще… Семен пошел служить в милицию, а попал работать в полицаи. Большую часть зарплаты отсылал матери, жил как мог на остальное…

— Остальное, это взятки, вымогательство, а может и грабеж, так? — тихо поинтересовался я, — ну какие еще у вас подработки?

Мы сидели в гостиничном баре и тихо мирно беседуя пропивали ту тысячу рублей которую он мне вернул. Вот что мне нравится в моей работе, так это то что в ней есть иллюзия независимости, хочу утром иду на работу, а хочу и не иду никуда. Правда назначенных судом заседаний это не касается, тут в строго назначенное время надо прибывать, а вот в остальном пусть и иллюзия, но есть. И кстати тысяча уже иллюзорно испарилась у бармена, а выпили то всего и ничего.

— Еще по одной? — предложил я.

— Дорого тут как все, — поморщился Сеня, — может я в магазин смотаюсь? Все куплю, — торопливо — за свои конечно и продолжим?

— В номерах употреблять запрещено, — непрошено влез в разговор бармен мешавший за стойкой коктейль, — а в ресторане и баре со своим нельзя.

— Это где это написано, любезный? — с хорошо заметным намеренным высокомерием протянул я, — может у вас в прейскуранте?

— Дал сдачу за коньяк и заткнулся, — положив локти на стойку бара поддержал меня Сеня и мне хозяйственно посоветовал: