Черная молния вечности (сборник)

Но я не собираюсь ни перед кем оправдываться. Не собираюсь наводить тень на сломанный забор. И никто не заставит меня мазать дефицитной сажей светлый образ человека, оставившего неизгладимый след в моей жизни.

А сплетен о неблаговидных проступках Николая Рубцова я знаю великое множество – и могу, ого-го! выдать.

Я воочию вижу: как напряглось и аппетитно разинуло пасть свиное рыло общественного любопытства.

Что ж, извольте, порадую малость. Но только самую малость, ибо то, что вам не надобно знать, – вы не узнаете никогда.

Я уже рассказывал, как в роли секретаря комитета комсомола Литинститута вызволял Рубцова из милиции. Но забыл оговориться, что эту роль я играл законно и безбоязно, поскольку был единодушно избран своими товарищами на сей весьма и весьма ответственный пост. Было мне тогда всего двадцать лет, – и посвяти я свою жизнь номенклатурной карьере, то уж до секретаря ЦК ВЛКСМ дослужился бы запросто. А в демократические годы, естественно, не остался бы за бортом «новой» жизни.

Впрочем, я не жалуюсь на «новую» жизнь. И на старую не жалуюсь. Но очень жалею, что их нельзя поменять местами. Но это я так, как бы в шутку. А на самом деле я жалею, что жизнь и время абсолютно не нужны и чужды друг другу.

Стихи, поэмы, рассказы, повести, романы! Ха! Эка невидаль! На сей продукции многие набили руку, строчат и строчат без передыху – и за денежки, и без оных, как говорится, для души и от души. И я грешен, не оставляю в покое чистую бумагу. Но все это семечки и шелуха, на это многие способны.

Но многие ли способны в одиночку сочинить отчетный годовой доклад по итогам работы комсомольской организации Литературного института?! Сочинить аж на двадцать страниц машинописных и без помарок утвердить на самом верху! Боюсь, что и пальцев на руке с лихвой хватит, чтобы счесть отважных.

«…Да я, да мы! Да раз плюнуть!..» – доносится до слуха.

Ох, уж наша русская самонадеянность! Все на всё горазды. А хватишься дело делать – и никого, и плюй куда хочешь, хоть мимо урны.

И вот по утрянке в дверь мою тихо постучал и предупредительно окликнулся Рубцов.

Я мрачно впустил товарища, сухо буркнув:

– Работаю… Доклад отчетный пишу…

Рубцов сочувственно вздохнул.

После вчерашнего во рту горело, а в голове потрескивало. Я угрюмо приложился к бутылке с водой. Бутылка была из-под водки. Как сейчас вижу, из-под «Столичной». Отхлебнул глоток и поморщился от омерзения, кляня про себя вчерашнее легкомыслие и грядущую тугомотную писанину.

Рубцов присел обочь стола, уважительно посмотрел на исписанную мной бумагу, деликатно взял какую-то книгу, полистал, аккуратно положил на место – и, выждав, когда я домараю очередную страницу, грустно кивнул в сторону бутылки:

– Водичка?..

А меня словно бес какой-то подначил. Я снисходительно, как ректор на проректора, посмотрел на Рубцова и брякнул:

– Сам ты водичка! Осталось со вчерашнего! Вот вдохновляюсь! Сам понимаешь – без вдохновения нет доклада!..

Нарочито кривясь, приложился к бутылке и демонстративно занюхал воду рукавом.

Рубцов тотчас ловко выудил из пепельницы бычок поприличней, раскурил и услужливо поднес мне на затяг вместо закуски. Ни слова не сказал, держа приличиствующую моменту паузу. Он умел, железно умел держать не только удар, но и паузы. О, сколь красноречивей любых сильных слов бывает настоящая мужская пауза!

На мгновение мне почудилось, будто я слышу легкий шорох падающих в утреннее окно солнечных лучей, какой-то удивительно легкий, пепельный шорох. Но всего лишь на мгновение!..

А Рубцов, будто сопережив со мной это невыразимое мгновение, проникновенно спросил, кивая на бутылку с остатками воды:

– А нельзя и мне немножечко?..

Я чуть не вспылил от благородного возмущения. Нашел, понимаешь, время для шуток, тебя б на мое место! Но стойко решил доиграть до конца нехитрую пьесу:

– Без закуси не дам!

Рубцов безнадежно окинул взглядом стол с грязными тарелками, глухо соображая, что даже бутерброд с окурками из пустоты не сварганишь, – и уныло предложил:

– Схожу, поищу чего-нибудь…

– Ладно уж, обойдемся, а то враз сядут на хвост. Щас я чайник налью, запьешь хоть, – с великодушной ухмылкой сказал я.

Пошел на кухню, набухал из-под крана до края свой побитый чайник и вернулся в комнату в полной уверенности, что Рубцов перестанет валять дурака. Но он смирнехонько сидел за столом и при моем появлении резко вскочил, как бы прикрывая заветную бутылку от сквозняка и нежданных посягателей.

– Чего дергаешься? Сиди!..

– Да я так, мало ли что…

Я плеснул воды из бутылки в стакан и придвинул чайник:

– Давай, с Богом!

– А ты?

Не видишь, что ли, доклад чертов! Я уже приложился… Давай!

Рубцов страдальчески поморщился и, усиленно стараясь не чуять несуществующий водочный запах, залпом опрокинул в себя содержимое. Закашлялся, дрожащей рукой протянул мне пустой стакан. Я тотчас плеснул «на запивку» свежей воды из чайника. Рубцов медленными, мелкими глотками, перебивая кашель, запил «водку», отер пот на лысине – и враз порозовел.

– Еще? – кивнул я на бутылку.

– Хорошо бы… – охотно согласился он. Мечтательно посмотрел в окно. Глаза его посвежели, будто не серые хрущобки и растущий вздолб Останкинской башни узрел, а зеленые берега июльской Сухоны и теплое грибное солнце над лесной дорогой.

Мы повторили нехитрое действо. Какое-то бесшабашное безоглядство охватило меня, а Рубцов буквально на глазах стал пьянеть. «Может, там действительно водка?! Может, я уже сам – того?!», мелькнула шальная мысль.

Я взял бутылку, принюхался, но водкой, увы, не пахло.

– Ты чего дурака валяешь?! – набычился я на Рубцова.

– Я-я-я ничего не валяю!.. Я-я-я… Д-д-д-ай допью – и… и… и… уйду! – совсем запьянело пробормотал он.

– На!

Рубцов цепко схватил стакан, выдул остатную воду, запивать из чайника и не подумал, встал, чуть покачнулся и извеняюще промямлил:

– П-п-пой-ду, п-п-передохну чуть, ты не-не-не… об-обижайся…

Неловко отсалютовал растопыренной ладонью и вышел вон.

«Ну, дает, ну, артист! Устроил самодеятельность!..» – подумал я и с тяжелым вздохом засел продолжать свое оптимистическое сочинение о комсомольских подвигах студентов Литинститута.

Вечером в какой-то общежитской компании я наткнулся на Рубцова. Он радостно протянул мне стакан с водкой:

– Давай, секретарь, штрафную!

– А не вода ли там?! – усмехнулся я.

– Да ты чего?! Какая еще вода?! – искренне обиделся Рубцов.

– А такая! Какую ты утром хлестал!

– Чего хлестал?! Да у тебя грамм двести-то и было… – почти оскорбился Рубцов.

– Да это же не водка была, а вода! Самая настоящая! И чего ты из себя пьяного корчил?!

– А кто сказал, что я корчил чего-то?

– Я говорю!

– Да я ж отсыпаться пошел, тебе ж про комсомол надо было писать. Я похмелился и ушел, чтоб не мешать. А ты – корчил, корчил…

– Да не похмелялся ты! Не похмелялся! Воду пил и водой запивал!

– Что ты болтаешь! Совсем досекретарствовался! Не на пользу тебе комсомол! – упорно отказываясь меня понимать, с укоризной сказал Рубцов и подвинул ко мне стакан с водкой.

Я махнул рукой, выпил водку – и совершенно не помню, чем закончилось очередное наше кружево. То ли дракой с последующими дружескими клятвами, то ли без драки, с угрюмой руганью и тихим расползанием по норам. Впоследствии, в более трезвых обстоятельствах, сколь я ни уверял Рубцова, что не водкой, а водой потчевал, он только посмеивался в ответ.