Чёрная обезьяна

Доехали на такси до Алькиного дома, она потянулась поцеловать на прощание, я не шелохнулся, ну она и вышла. По спине видел: сначала хотела дверью хлопнуть, потом раздумала и закрыла бережно. Оглянулась и ласково зажмурилась для меня через стекло.

Таксист дал по газам. Я ему уже сказал, куда поедем, Максим Милаев подкинул адресок.

Спустя час, предварительно примерив пластилиновую улыбку, от которой заболело где-то в переносице, надавил на кнопку звонка. Звонок был тихий, как перегревшаяся на солнце муха.

Дверь открылась сразу, словно хозяин стоял возле нее, притаившись.

Объяснилось все проще.

– Вы что, прятались под дверью? – спросил он недовольно, щуря ангинные свои глаза, и тут же спокойнее пояснил: – Я как раз собрался покурить... Не постоите со мной?

Вопрос, впрочем, он задал так, что не могло идти и речи об отказе.

– Как вы вошли сюда? – спросил он. – Тут же замки... коды... Все боятся, что их украдут! – громко добавил он, пропуская идущую вниз женщину и будто обращаясь к ней. Она не подала вида.

– Девочка входила... – ответил я.

– Девочка... – повторил он, неизвестно что имея в виду, может быть, просто пробуя, как слово лежит на языке.

Его звали – я проверил еще раз в записной книжке перед входом в подъезд – Платон Анатольевич.

В халате все профессора смотрятся странно, особенно высокие. Если у них голые ноги под халатом – совсем невыносимо, но у этого были брюки, синеватого такого цвета, как обычно у врачей в больницах. И не тапки, а легкие остроносые туфли.

Всё те же волосы, зачесанные назад, всё та же бледность щек. Он как-то очень быстро, не прошло и минуты, выкурил одну сигарету и, пока та дымилась в консервной банке, прикурил вторую. Мы не успели, пока он курил, перекинуться и словом.

Платон Анатольевич всё время будто прислушивался к происходящему в его собственной квартире.

– Ну что?.. – спросил он неопределенно. – Как ваши изыскания?

Неожиданно он вперил взор в меня и поинтересовался вполне конкретно:

– Вы, собственно, чем занимаетесь? Вы ведь, как я понимаю, не из органов?

Я передернул плечами, посмотрел сначала в банку на дымящийся бычок, но там ответа не было, потом перевел взгляд на номер квартиры, «17», он также ничего не пояснил, остроносые туфли нетерпеливо перетаптывались...

– Впрочем, это неважно... – Платон Анатольевич затянулся три раза подряд, кинул в банку еще одну сигарету, не утруждая себя затушить ее, и распахнул дверь в квартиру.

– Вас не поймешь, – говорил он, не оборачиваясь. – Кто-то из администраций, кто-то из консультаций, кто-то из... Вы только мешаете работать. Но я не хочу работать, и ваши визиты дают мне возможность не работать и одновременно вымещать на вас раздражение, что вы мешаете мне работать. Понимаете, как удобно? – он обернулся ко мне, быстро и серьезно посмотрев в глаза.

Я столь же быстро, но с рассеянным взором кивнул.

– «Понимаете...» – повторил он за собой иронически. Я еще в прошлый раз заметил, что ему нравится слегка ерничать над собеседником.

Кабинет у него оказался почти пустым: стол, кресло и стул, шкаф, окно без занавески, вид на бетонную стену.

Я ожидал, что тут будут какие-нибудь... не знаю, колбы и прочие склянки. Нет, только пустой стакан на черном столе.

Платон Анатольевич сел как-то странно: на табуреточку у подоконника, оставив пустым кресло возле стола – на котором сидеть по праву должен был он, а не я.

Нерешительно оглядевшись в поисках кушетки или хотя бы коврика, я услышал повелительное:

– Садитесь-садитесь.

Кресло показалось каким-то шатким, я специально держал спину прямой, потому что был уверен: если паду на спинку – завалюсь и грохнусь.

– Ну-с? – спросил Платон Анатольевич, явно пародируя кого-то, но безо всякого лукавства в глазах.

Стараясь удерживать равновесие и оттого расширив глаза, я безмолвно смотрел на хозяина кабинета.

Неожиданно он скорчил уморительную гримасу – спустя секунду я понял, что это Платон Анатольевич изобразил меня.

– Вас не пучит? – спросил он мрачно, стремительно сменив выражение лица.

– У меня есть несколько вопросов, – нашелся наконец я.

– Слушаю вас, – отозвался он. В ответе его почему-то послышалось не столько раздражение на бестолкового гостя, сколько усталость от самого себя, мучимого желанием сострить на любой жест нового собеседника и изначально находящего любую собственную остроту пошлой.

Мне даже показалось, что он уже раскаивается в том, что усадил меня в собственное кресло.

– Эти недоростки – вы знаете, в чем они виноваты? Откуда их взяли?

– Нет-нет-нет, – отмахнулся он. – Это вообще не мое дело.

– Как давно вы занимаетесь этими вещами? – быстро спросил я, чтобы перевести разговор на другую тему, а то он вообще мог перестать разговаривать.

Профессор вздернул бровь, тут же раздумал вульгарно острить по поводу «этих вещей» и спокойно сказал: