Чёрная обезьяна

– Сам ты блядь! – повторила старуха, обращаясь отчего-то не ко мне, а куда-то поверх меня.

Я оглянулся – там стоял профессор и переводил взгляд с окон женского отделения на меня и обратно.

На улицу выбежал перепуганный Рагарин, полы белого халата развевались.

Он остановился напротив нас, быстро дыша и стараясь понять, что здесь произошло, не случилось ли чего страшного, и насколько огорчен профессор, и чем он огорчен...

Восстановив дыхание, Рагарин остановился взглядом на мне и сказал, не вкладывая в свои слова никаких особенных эмоций:

– Вы у нас лечились.

Платон Анатольевич неожиданно для самого себя издал удивленный носогорловой звук и заглянул мне в лицо.

Мы спускались на лифте. Я чувствовал разброд во всех органах: печень тянуло вниз, сердце, как воздушный шар, подрагивало и не хотело в подземелье, желудок пристыл в нерешительности, позвоночник тяготился скелетом, руки вспотели горячим потом, ноги – холодным.

Милаев смотрел в сторону. Ему нужно было чемто занять руки, и он скользил пальцами по лифтовой панели с кнопки на кнопку, будто раздумывая, где остановиться.

Вид, впрочем, у него был такой, словно он собирался как-то развеселить меня.

Мы созвонились с ним час назад, я поинтересовался, есть ли какие-то новости, он задумался на секунду и потом ответил, что есть.

– Какие? – спросил я.

Он подумал еще немного, словно чуть-чуть сомневаясь, и предложил:

– Приезжайте, покажу.

На постах меня уже должны были признавать в лицо, но проверяли документы, как и прежде. Отчего-то теперь никто не обращал внимания на заклеенную скотчем первую страницу паспорта.

Я раздумывал об этом, выходя из лифта.

Наверное, всё объясняется тем, что меня всегда сопровождал Милаев.

– Вы перевели их на другой этаж? – поинтересовался я, когда прошел за Милаевым к совсем другим дверям.

– Нет, – ответил он. – Тут новая... экспозиция. Мультики... для любопытствующих, – и улыбнулся.

Минут семь мы двигались длинным коридором, в конце его обнаружился еще один лифт.

На нем мы поднялись, через вполне обычный холл вышли на улицу, миновали дворик и, судя по всему, через запасной выход попали в другое здание.

По пути встретилось несколько людей в белых халатах, Милаев с ними здоровался, было заметно, что его тут знают.

Наконец, мы пришли.

Это была огромная, коек, думаю, на пятьдесят, застекленная с одной стороны палата.

Понять, кто эти дети, было нетрудно.

Невменяемые дети обоих полов.

Назначение собственно коек в палате казалось бессмысленным – одни из них были разворошены, одеяла и простыни валялись непонятно где, другие, напротив, заправлены с такой тщательностью, что было ясно: на них никто не спит.

Зато многие невменяемые лежали на полу, под кроватями, у стен и прямо посреди проходов.

– Зачем всё это? – спросил я минут через несколько.

– Если не имеет смысла помещать их в социум, почему бы не дать им возможность выстроить социум собственный? – ответил Милаев.

Двое подростков перетягивали друг у друга простыню. У одного были короткие и очень белые руки, у второго, напротив, неестественно длинные и в разноцветных болячках.

Глаза их смотрели куда-то вкривь и врозь по сторонам, отчего создавалось впечатление, что простыня их интересует менее всего.

Лысый мальчик задумчиво рисовал пальцем на стекле. Он словно вспоминал буквы языка, который знал раньше и никак не мог вспомнить. Поначалу мне показалось, что он рисует указательным, сжав остальные пальцы в кулак, но, присмотревшись, я понял, что других пальцев у него нет.

Несколько детей пытались играть, стоя в кругу, но смысл игры не раскрылся мне. Может быть, они танцевали?

– Этот хаос – кажущийся, – сказал Милаев. – Если долго наблюдать, то обнаруживаются свои законы поведения, свои иерархии.

Мальчик с лицом, показавшимся мне нормальным, ходил меж кроватей и пальцем тыкал во всех встречающихся.

– Здесь есть свои вожаки, – пояснил Милаев. – Отчасти их поведение схоже с поведением вожаков крысиной стаи. Мы дали им имена. Вот, с маленьким лбом... Можно сказать, вообще без лба. Видите? Это Сэл. И этот, миловидный... Да, у которого не закрывается рот – такое ощущение, что он всегда улыбается. Он Гер. Они... им все подчиняются. Сэл и Гер, вот.

Почти никто не плакал; впрочем, ничего не было слышно. Но по мимике казалось, хаотично перемещающиеся дети либо разговаривают, либо поют.

– Откуда вы их набрали? – спросил я.

– Это не проблема. Как я понимаю, через Платона Анатольевича несколько психбольниц переводят своих малолетних пациентов сюда...

Ближе всего к нам находились два головастых существа, мальчик и девочка. Он сидел на корточках, она стояла перед ним в приспущенных до колен кальсонах. Он смотрел на ее обнаженные половые органы.

– Хотите, включу звук? – спросил Милаев.

– Ну, включите, – я пожал плечами. Мне казалось, что там не может быть ничего интересного.

В одну секунду помещение, где мы находились, наполнилось воем и криками.

Обитатели этого аквариума непрестанно вопили.