Чёрная обезьяна

– Там был большой литературный семинар для начинающих… э-э… литераторов, – вполне домашним тоном начал я рассказывать Але. – Все молодые, у всякого можно рассмотреть незримое павлинье перо в пояснице… И у меня тоже. Наш друг Слатитцев повсюду ходил со своей рукописью и немедленно начинал читать ее вслух любому, кто спрашивал, что это, мол, у тебя. Но лично я запомнил этого человека раз и навсегда однажды вечером, когда после завершения всех занятий сотни полторы относительно юных дарований понемногу собрались в местном, весьма обширном кафе. Слатитцев был великолепно выбрит, с эдакими тонкими усиками, в отлично выглаженной рубашке, даже, кажется, в галстуке… в начищенных туфлях! Единственно, что несколько смущало в его наряде, – он был в синем, махровом, с начесом, трико… и оно было, знаешь, так высоко подтянуто, выше пупка. Можешь себе представить? Белая рубашка, застегнутая на самую верхнюю пуговицу, галстук, туфли и это трико, которое подчеркивало и очерчивало все основные достоинства Слатитцева.

Чай я заварил прямо в чашке.

– Слатитцев, на тебе трико сейчас нет под брюками? – поинтересовался я, подув на воду.

Он открыл рот с чмокающим звуком, как будто вскрыли бутылку пива, но опять промолчал, глядя почему-то мне в шею.

Я высыпал в кипяток одну ложку сахара и помешал, глядя, как крутится заварка. Когда заварка осела, она стала напоминать женский лобок на дне стакана.

Аля, не заметил как, извлекла откуда-то виски, налила себе полстопаря и залпом выпила.

– Жалкий урод, – сказала она с той гримасой, что помогает пережить алкогольную горечь в горле. – До сих пор не снял свое обручальное кольцо, ходишь в нем. Лучше б ты синие трико носил… Лучше б ты синее трико носил на руках и голову в него засунул, понял?

Она налила себе еще полстакана, но вдруг отодвинула.

– И всегда было понятно, что ты жалкий урод, – сказала она. – …Знаешь, как мы смеялись с ним, когда ты сначала приходил сюда, звонил в дверь, потом внизу стоял, глазел на окна, а я тебе язык показывала из-за шторы…

– А Слатитцев что показывал? – спросил я, помолчав.

– Клоун, – заключила она и все-таки выпила свой вискарь, на этот раз вовсе не морщась.

– И еще случай был, когда ты собирался приехать, а я сказала, что тут мама, – продолжила Аля, пьянея и оттого становясь отважной. – И когда ты спросил: «Твоя мама не в себе?»… А это он зашел, – Аля кивнула на Слатитцева. – И уговорил меня это сделать, пока ты едешь. Я так возбудилась тогда… Возбудилась, что ты, может быть, в подъезде уже. И ты позвонил еще раз, а я уже пошла в ванную, из меня текло… я подцепила все, что натекло, запустила руку под кран, одновременно говорила с тобой по телефону, а с пальцев все не смывалось никак, как белые водоросли свисало.

Аля даже показала, как она держала пальцы. Я долго смотрел на пальцы, а она все пошевеливала и потирала ими под невидимой водой.

Почему только мне так плохо. Пускай и Слатитцеву будет плохо, подумал я.

– У тебя и еще кто-то был, наверное, – сказал я, когда она опустила пальцы.

– Да, был. Был! – ответила Аля, и по ее ровному голосу было видно, что она не врет.

Я посмотрел на Слатитцева, но он, как показалось, и не думал огорчаться.

– Кто? – спросил я Альку.

– Да мало ли кто. Много. Кому давала – тот и был.

– Кто?

– Кто угодно. Даже полицай был… неподалеку работает. В обед заходил ко мне суп пожрать, который ты варил. Пересаливал всё время, кстати.

– Полицай?

– Полицай-полицай.

– Носка у него не было во рту?

– Какого? – Аля впервые за долгое время посмотрела на меня.

– Черного. Носка или обрывка носка?

– У него во рту ничего не было, – сказала она. – У меня было.

Я замахнулся на Алю, тут же в кухню – все еще с раскрытым ртом – бросился Слатитцев. Он получил в зубы и, сшибая табуретки, выпал обратно в коридор.

Сидя у него на груди, я некоторое время с наслаждением бил его по глазам и по лбу.

Слатитцев оказался не столько сильный, сколько упрямый парень: лица не прятал и, не переставая, левой рукой меня тыкал в бок, а правой больно, по-гусиному щипал за ляжку, как будто хотел выщипать из меня весь пух.

Аля пыталась стянуть меня со Слатитцева, но, кажется, сама ударилась лицом о мой кирпичный затылок.

В конце концов я поднялся и, потоптавшись над неопрятным телом, вернулся на кухню.

Вымыл там руки под краном, вытер их полотенцем.

Следом вошел Слатитцев, совершенно неиспуганный. У него текла кровь изо рта, а у Альки из носа.

Я намочил одно полотенце Слатитцеву, он взял и приложил его к губам; второе – Але, и она тоже взяла, не посмотрев на меня.

Но, остановив кровь, Аля словно вспомнила обо мне, быстро взглянула сначала на мои руки, потом на полотенце Слатитцева и вышла, по пути толкнув ногой и так поверженную табуретку.

Я сел на Алькино место, оно было очень теплым, у меня сразу мурашки проскакали по плечам.

…если бы она сейчас предложила… я бы… даже после этого с кровавыми зубами…

Громко выдохнув, я налил себе в Алькин стакан. Подумал и налил Слатитцеву.

Поднял стакан, чтобы с ним чокнуться, но он не сделал встречного движения. Пришлось пригубить одному.