Черная повесть

На ум стали приходить воспоминания детства. Случаи, когда кто-то целенаправленно допускал подлость в отношении другого, и явно от этого выигрывал. Жанна и Агафониха, Шпиляков и дед Макар. Этими воспоминаниями я невольно пытался найти себе оправдание. Я убеждал себя, что счастье не возникает само собой, и что его нужно завоевать. Что это — жизненная аксиома. Жестокая, безнравственная, но все же аксиома. Я старался не думать о том, что и Жанна, и Шпиляков, спустя какое-то время, были жестоко наказаны за свои деяния. Наказаны самой жизнью. Новый брак у Жанны не задался. Второй муж от нее вскоре ушел. Она потом еще долго пыталась устроить свою личную жизнь, но все ее попытки терпели крах. В конце концов она спилась, и в настоящее время влачит убогое, жалкое существование. Шпиляков тоже недолго радовался. В один прекрасный момент с ним случился паралич, и его дети, дабы он им не мешал, сбагрили его в дом инвалидов, где он, неподвижный, одинокий и заброшенный мучается до сих пор, мечтая о смерти.

Так что же это выходит? Что счастье на чужой беде не построишь? Как ни крути, получается, что это так. Завоеванное таким образом счастье — это не настоящее счастье, а лишь его видимость. Такое счастье недолговечно, ибо, спустя какое-то время, допущенная тобой подлость обязательно вернется к тебе обратно.

Юля! Ее смерть отозвалась в моем сердце особенной болью, какой только может отозваться смерть человека, с которым был близок. Нет, я ее не убивал. Но непосредственная вина за ее гибель все же лежит именно на мне.

Какую трогательную заботу обо мне проявляла она, когда я, упав с дерева, сломал руку! С какой готовностью она бралась за все то, что казалось для нее непосильным! С каким мужеством и стойкостью она все это выполняла! Какой любовью и нежностью светились ее глаза, когда она смотрела на меня!

Черт меня дернул накинуть на ее плечи свою куртку, когда мы сидели у болота! Не сделай я этого, она осталась бы жива, и я, возможно, не мучился бы сейчас такими угрызениями совести. Тогда я совсем забыл, что в кармане моей куртки лежит эта злополучная вишняковская находка. Угораздило же Юлю случайно ее нащупать!

Я сидел и задумчиво смотрел на болотную тину, как вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд своей сокурсницы. Я повернул голову. Юлины глаза выражали страх и негодование. Я изумленно открыл рот, совершенно не понимая причину этого. Тут она подняла руку. На ее ладони лежал золотой самородок.

Холод пронзил меня до самых костей. Мое сердце замерло. Кровь словно остановила свое течение. Во рту пересохло. Юля сбросила с себя мою куртку, словно это была ядовитая змея, и стала медленно отодвигаться. Я лихорадочно пытался придумать, каким образом бесследно исчезнувший после убийства Вишнякова самородок вдруг взял, да и оказался у меня. Но по лицу Патрушевой я понял, что это будет напрасным. Очевидно, она обо всем догадалась.

Юля отодвигалась от меня все дальше и дальше. Я неподвижно смотрел на нее.

— Дима, как ты мог?! Как только ты мог?! — с ужасом прошептала она.

— Да, мог! — вскричал я, усилием воли выдирая из мозга разъедавшую его слабость. — Представь себе, мог! Жизнь у нас такая, вот и смог! Я тоже хочу жить! Именно жить, а не существовать! Почему жить в достатке должны другие, а не я?! Чем я хуже них?!

Я приподнялся, намереваясь подойти к ней, но Юля решительно выставила руку вперед.

— Не приближайся! — решительно потребовала она; ее голос дрожал, глаза покраснели, а по щекам потекли слезы. — Я не хочу быть рядом с тобой. Ты понимаешь, какая ты мразь?! Ты не человек! Ты отвратительное мерзкое животное! Почему же ты до сих пор еще не убил меня?

— Недосуг было! — с наигранной бравадой ответил я. — Но это можно исправить.

— Ты за все ответишь! Ты за все будешь наказан!

— И кто же меня накажет? — усмехнулся я, неторопливо подходя к ней все ближе и ближе. — Уж не ты ли? Не балуй, отдай-ка мне мою добычу.

Юля посмотрела на самородок, который продолжал оставаться в ее руке, размахнулась, и изо всех сил швырнула его мне в лицо.

— Возьми!

Меня пронзила резкая боль. Я отшатнулся и схватился за нос. Почувствовав, что по руке что-то потекло, я отвел ее в сторону и увидел кровь. Вид собственной крови меня буквально взбесил.

Юля, совершенно забыв про выструганный ею шест, бросилась к болоту и принялась стремительно перебираться на другой берег.

"Ее нужно остановить! — с леденящей сердце ясностью пронеслось у меня в голове. — Иначе мне крышка. Или я, или она. Третьего не дано".