Черная Призма

Женщина достала мужской кожаный пояс и отлупила Каррис по заду до крови. Как непослушного ребенка. Ее ловили три раза, и наказание никогда не менялось, но ее желание сопротивляться потихоньку угасло. Сопротивление казалось слишком мелким и незначительным.

Теперь она жалела, что сдалась. Боль уже распространилась на спину. Скоро начнется понос.

Как прекрасно быть женщиной.

Остальные женщины Черной Гвардии считали относительную свободу от месячных также свободой от случайной беременности. Каррис же просто наслаждалась относительной свободой от боли. Прошли годы с тех пор, как у нее был секс с кем-нибудь кроме собственной подушки. Не то чтобы ей хотелось думать об этом прямо сейчас. Вообще, ей казалось, что если она сейчас увидит мужчину, она ему глаза выцарапает. Из-за мужчин женщины терпят такое. Как сказала эта старая карга, женщина должна кровоточить, чтобы мужское семя взошло. Хронологически бестолково, но довольно верно.

Платье ей принесли утром.

В таких на казнь не выводят. Оно не было точной копией платья, которое она стала носить, сдавшись наконец требованиям отца и присоединившись к Гэвину, когда они вернули Ру, но близко к оригиналу. Во-первых, шелк был скорее черный, чем зеленый. Швея короля Гарадула явно работала по памяти или по картине того времени – или просто было решено подогнать платье под требования моды, изменившиеся за шестнадцать лет.

Конечно, сидело оно как влитое.

Каррис весь день смотрела на платье с отвращением, пока судороги сводили ее нутро, пока пришел неотвратимый понос, пока пару раз она чуть не падала в обморок. Это платье символизировало большее, чем уступку детским фантазиям Раска Гарадула. Это платье было юностью Каррис. Девочкой, которой она была. Женственностью, мягкостью, податливостью. Мишенью для безнадежных взглядов, ревности других девушек, зависти женщин постарше, внимания мужчин. Каррис была слабой, ничтожной и глупой, беспомощно зависимой.

Конечно, ее заставят его надеть. Или будут бить, пока она не сдастся. Конечно, она могла бы разорвать его в клочья. Это принесет ей удовлетворение, но лишь на время отсрочит неизбежное. Кроме того, ее отсюда без платья не выпустят. В этом Каррис была уверена. Но не была уверена, что ее выпустят даже в платье. И все же это лучший шанс, чем ничто. И как, сидя здесь, она сможет убить Раска Гарадула?

Она надела платье.

Ей хотелось ненавидеть его. Страстно ненавидеть. Но Каррис много лет не носила ничего, что хорошо сидело бы на ней. Конечно, ее мундир сидел на ней как перчатка, но это была рабочая одежда. А это шелестящее скольжение шелка по коже было совершенно иным ощущением. Платье подходило как ножны. Не будь оно так совершенно скроено, она не смогла бы дышать, тем более двигаться. Платье облегало бедра и живот, и более щедро украшенная фестонами линия горловины привлекала внимание как к текучей головокружительной игре складок шелка, так и к ложбинке между грудей. Конечно, ее старое платье не имело такого глубокого выреза сзади, тонкая шнуровка лишь подчеркивала обнаженность ее спины. Глянув себе на грудь – в помещении не было зеркала, – она понадеялась, что не замерзнет. Иначе все это увидят.

Было ли ее платье без складок, когда она была той глупенькой шестнадцатилеткой? Замечала ли она это? Она честно не могла вспомнить. Она помнила лишь то, что любила это платье. В нем рядом с Гэвином она чувствовала себя богиней Атират, ее длинные волосы венчала тиара, усыпанная алмазами и изумрудами, люди практически поклонялись им. Она убедила себя, что сможет полюбить Гэвина. Поначалу, перед Балом Люксократов, ее больше влекло к Дазену. Она сумела отряхнуть с ног этот прах.

Дазен постоянно был в тени старшего брата и вроде бы довольствовался этим. Гэвин был так самоуверен, так властен. Ее непреодолимо тянуло к нему, как и всех. Но после той ночи бала все изменилось. После знакомства с Дазеном Гэвин вдруг перестал казаться ей таким великим. Дазен никогда не осознавал собственной силы. Он обожал Гэвина, приписывал все свои добродетели старшему брату, не видел его промахов и преувеличивал его доблести. Гэвин вырос на обожании и пресытился им.

Но все же Гэвин был великолепен, стилен, властен и обожаем. Для шестнадцатилетней Каррис мнение других было очень важно. Она всегда хотела угодить отцу, матери, Койосу и другим своим братьям, своим магистрам, всем. Гэвин был олицетворением благости. Он был Призмой, к тому времени его брат уже был опальным беглецом и убийцей. Каррис помнила, как убеждала себя, что ей будет хорошо с Призмой. Хорошо – с самым обожаемым, страшным и желанным мужчиной Семи Сатрапий. К тому же, после того что сделал Дазен, она должна была выйти за Гэвина, или то, что осталось от ее семьи, погибло бы.

Стоя на возвышении в час объявления их помолвки, Каррис и правда думала, что будет счастлива. Она восхищалась женихом. Гэвин всегда умел производить впечатление. Она наслаждалась каждой минутой внимания.