Черная Призма

Следующее, что он осознал – сгрудившихся вокруг людей, которые пинали, пинали его. Некоторые пытались бить его прикладами мушкетов, но они стояли вокруг него настолько тесно, что он ощутил лишь несколько скользящих ударов по ногам. В былые дни он просто перекатился бы на живот и закрыл голову руками, свернулся бы клубком и ждал бы, пока Рам не утвердит свое превосходство снова, устанет от этой игры и оставит его в покое. Здесь такое означало бы смерть.

Ты хочешь, чтобы я получал побои лежа?

Да, Кип. Таков твой путь.

Ты хочешь, чтобы я умер лежа?

Смирись с этим, Кип, ты не боец, особенно когда доходит до дела. Почему бы тебе не свернуться в клубок и не уйти?

Часть его ждала, что Каррис спасет его. Она была бойцом. Воином. Извлекателем. Она была быстра и решительна, проворна и смертоносна как с магией, так и с клинком.

Толпа была как зверь, злобная, кишащая, ревущая масса, утратившая всю индивидуальность. И Кип ненавидел ее. Он отдернул голову, когда кто-то попытался наступить на нее. Он видел глумливые рожи. Скалящиеся рты. Лица, перекошенные ненавистью.

Часть его ждала, что Железный Кулак спасет его. Этот человек прежде появлялся из ниоткуда дважды и спасал его. Железный Кулак был огромный, сильный, пугающий. Он был спокоен и неподвижен как сталь. Страж.

Часть его ждала, что Лив спасет его. Почему нет? Она появилась в последний момент, чтобы спасти его от той убийцы Хелель.

Часть его ждала, что Гэвин спасет его. Что ж это за Призма, если он не сможет спасти собственного ублюдка? Гэвин был здесь. Где-то. Он должен быть близко. Он должен знать, что стена проломлена. Он должен спешить сюда прямо сейчас.

Удар пришелся Кипу по почкам, послав копья боли по всему телу. Когда он увернулся, в лицо ему врезался кулак. Голова его отскочила от камней. Кровь брызнула из носа, потекла в рот и по подбородку.

Никто не шел на помощь. Прямо как когда мать заперла его, восьмилетнего, в чулане, потому что он слишком много ныл или болтал – он даже не помнил, что он сделал не так. Он просто помнил отвращение на ее лице. Она презирала его. Она выплеснула на него его суп, заперла дверь и ушла накуриться. И забыла о нем. Потому, что он ничего не стоил.

Через день пришли крысы. Он проснулся, когда одна слизывала засохший суп с его шеи. Ее коготки впивались в его грудь, она была ужасно тяжелой. Он завопил, вскочил на ноги, заметался. Он кричал и кричал, но никто не слышал. Эта крыса убежала, но позже, в темноте, пришли другие. Они падали ему на волосы, на голые ноги, карабкались по штанинам. Они были повсюду. Десятки. Сотни, как ему казалось. Он орал, пока не сорвал голос, метался и бил их, пока руки не закровоточили, подвернул ногу на каком-то подвернувшемся старом ящике. И никто не пришел.

Мать нашла его утром третьего дня, свернувшегося клубком и закрывшего голову руками, хнычущего, обезвоженного, с длинными кровавыми ссадинами на голове, плечах, спине и ногах, он даже не пытался стряхнуть крыс, покрывавших его как плащ. Там было с десяток дохлых крыс и еще больше живых. Она, с мутными глазами, напоила его, неохотно промыла его раны остатками крепкой лимонной настойки, а затем опять пошла искать «дури». И все без единого слова. Когда он в следующий раз увидел ее, она вроде бы все забыла. У него по-прежнему были ссадины на плечах, спине и заду, где его покусали крысы.

Никто не придет, Кип.

Еще пинок.

Ты всегда разочаровывал всех.

Еще пинок.

Неудача.

Пинок.

Ты неудачник во всех отношениях.

Пинок.

– Хватит! Хватит! – закричал кто-то. Офицер в конце концов протолкался сквозь толпу, держа наготове мушкет. – Отойти! – рявкнул он.

Он поднял мушкет и направил ствол в голову Кипу.

Что я могу сделать? Зеленые шарики? Отлично.

Кип извлек зеленый шар и забросил его в зияющее дуло, желая, чтобы он там застрял.

Офицер нажал курок. Через мгновение мушкет взорвался у него в руках. Ружейная полка взорвалась, выбросив вспыхнувший черный порох прямо в лицо стрелявшему, от чего его борода тут же вспыхнула.

– Убить его! – крикнул кто-то.

Кип увидел вокруг себя обнаженную сталь, блеск солнца на клинках. И он начал смеяться. Поскольку кое-что он умел хорошо. Он умел принимать наказание. Он был черепахой. Или медведем. Черепахой-медведем. Оролам, какой же он идиот. Он снова рассмеялся, хлопая себя по плечам, лежа на земле. Зеленый люксин покрыл его, как того зеленого цветодея в Ректоне.

В этот момент клинок вонзился в зеленый люксин на его руке и застрял. Он вошел на два пальца, но люксин был толще. Он застрял, как топор в дереве. Кип кувыркнулся, вытянув еще больше зеленого люксина изо всех светлых поверхностей, даже не зная об этом, он тянул и тянул, извлекая свет из бесконечного крана Оролама.