Черная пурга

Глаша с грустью и тоской, насмотревшись на чужую радость, побрела в интернат. В этот день никто из детей эвенков не пришел на ужин. Кухарка Кейна впервые положила в Глашину миску добавку каши.

На следующий день Тамара Панкагир пришла в интернат и застала подругу скучающей на нарах. Глаша обрадовалась встрече. Ей тяжело было жить в коллективе одноклассников, но еще труднее переносилось одиночество.

– Ты когда-нибудь жила в чуме? – спросила Тамара.

– Никогда.

– Пойдем ко мне в гости.

– Родители не заругаются?

– Нет, у нас принято ходить в гости.

Девочки вышли на улицу. Полуденное солнце ярко сияло, отражаясь от снега, слепило глаза. Глаша зажмурилась. В глазах поплыли розовые круги, появилось головокружение. Она остановилась. Посмотрев на подругу, стоящую с закрытыми глазами, Тамара спросила:

– Почему остановилась? Пойдем быстрее.

– Подожди немного, пусть глаза привыкнут к яркому свету.

Девочки по натоптанной тропе направились к чумам. Большие пирамиды, накрытые оленьими шкурами, стояли в беспорядке на поляне среди леса. На вершине каждой торчали концы жердей. Тамара подошла к чуму родителей и откинула полог.

– Проходи, – предложила веселым голосом.

Глаша заглянула внутрь и с испугом отпрянула назад. В темноте кто-то шевелился, покрытый шерстью. Она подумала, что в чуме живет зверь, а подруга решила над ней подшутить.

– Не бойся, проходи, – подбадривала ее Тамара, – это мама.

Когда глаза привыкли к темноте, Глаша увидела женщину, стоящую на коленях и раздувающую огонь в очаге. На ней была меховая парка, испугавшая девочку. В чуме стояла духота и неприятные запахи жира и рыбы. Пол устилали оленьи шкуры по слою лапника. Раздув огонь, женщина повернулась к девочкам и поздоровалась:

– Здравствуйте, здравствуйте, проходите, проходите.

Чувствовалось, что она была осведомлена о приходе Глаши. Засуетившись, поставила над огнем котел с мясом. Затем достала из-под лапника давно приготовленное тесто, подняла подол парки и на голой ноге стала готовить лепешки, отщипывая кусочки теста и шлепая по ним ладонью. На ее смуглом лице с широким носом не было морщин, узкие черные глаза сосредоточенно смотрели на тесто. Приготовленные лепешки положила в золу. От костра тянуло теплом и запахом хлеба. В полумраке трудно было разглядеть обстановку в чуме. В это время в плохо освещенной части чума кто-то зашевелился. Глаша вздрогнула.

– Не бойся, – сказала Тамара, взяв Глашу за руку, – это папа.

Из спального мешка вылез мужчина, приветливо поздоровался и присел к огню. Темное лицо, черные волосы на голове, заплетенные в косички, и одежда были усыпаны светлым ворсом оленьего меха. Веки глаз казались опухшими после сна. Он что-то сказал жене на родном языке. Она сняла котел с огня, достала из него кусок оленины и подала мужу. Следом протянула куски мяса Глаше и дочери. Вынула из золы испеченную лепешку, разорвала на части и протянула каждому. Мясо оказалось полусырым. Эвенки ели его с удовольствием, а Глаша, откусив верхнюю часть куска, лучше проваренную, чем весь кусок, с трудом медленно жевала.

– Не стесняйся, ешь, – подбадривала ее Тамара.

Чай пили из алюминиевых кружек с сухарями и брусникой. Крепко заваренный с солью и сливочным маслом, он казался Глаше удивительно вкусным. Она впервые за несколько месяцев наелась до отвала. Гостеприимство эвенков ей запомнилось на всю жизнь.

Через несколько дней эвенки забрали своих детей и разъехались по стойбищам. Финна увезли родители на факторию Графит. Немец постоянно жил с родителями. Глаша в интернате осталась одна. Ее часто охватывал страх. Греясь у печки, боялась посмотреть под нары. Там в темноте, ей казалось, кто-то живет и в любой момент может оттуда вылезти. Истопник Адам, разжигая печь, как-то спросил:

– Когда тебя заберут из интерната? Не дело одной жить, а мне приходится из-за одного человека печь топить.

– Не знаю, – грустно ответила Глаша.

– Где твои родители живут?

– Папа в Туре.

– Придется тебе ждать открытия навигации, – подытожил разговор Адам.