Черная радуга

Дом стоял над обрывом – глубоко внизу чернели острые камни, о которые бились набегающие свинцовые валы. Жильцы дома не раз просили коммунальное начальство огородить обрыв хотя бы каким-нибудь хлипким заборчиком, чтобы туда не сорвался кто-нибудь из мальцов, на что им отвечали:

– Тут огородим, в другом месте сорвется. Весь берег не огородишь… Вы лучше за детями смотрите.

Да что говорить о нетипичном обрыве! Город делился на две части – верхнюю и нижнюю. Из верхней в нижнюю вела обходная дорога для машин, а для пешеходов напрямик деревянная лестница – ветхая, шатающаяся и скрипящая. По ней и в трезвом виде пройти страшно, а для пьяного – так прямо испытательный трек. Зимой ступеньки часто заметало снегом, «трек» заледеневал, и тогда и трезвые, и пьяные срывались, в считанные секунды пролетали лестницу, заканчивая головокружительный спуск прямо у приемного покоя больницы, расположенной внизу, что было удобно для тех, кто по пути что-то себе ломал.

После неоднократных выступлений местной прессы и фельетонов Вадима на некотором расстоянии от деревянной построили более широкую и современную (бетонную) лестницу, но и ее так же заметало снегом, а чистить было некому.

Под приглушенную музыку и несмолкающий вой пурги хорошо беседовалось.

– Одного не пойму, почему у алкашей постоянно чувство вины, говорил Родион, обгрызая кусок валявшейся на столе юколы – Ведь ничего противозаконного они не совершают – алкоголь продается во всех магазинах, потребление его стимулируется, публикуются разные статьи: как и что пить, чем закусывать, что с чем сочетается – пиво с воблой, коньяк с шоколадом, одеколон с рукавом.

– Умеренно пить надо, – вставил Андрюша.

– Алкоголь по природе своей такая пакость, что его пить умеренно никак нельзя. Вот пастух приходит из тундры и глушит до тех пор, пока не просадит все, что заработал за год, прыгая по кочкам. Он лежит на снегу, раскинув руки, а над ним воспитатель стоит и долдонит: «Пить нельзя, нехорошо!» А он резонно отвечает: «П-почем-му нех-хорошо? Мне хорошо!» Что ему ответишь, чем пробьешь такой аргумент?

– Раньше все полоскали купцов аль заморских конкистадоров: акулы, варнаки. Наскочит с огненной водой под мышкой, споит несчастное дитя тундры и весь его заработок уволокет. Сейчас акул нет, кругом агитаторы, воспитатели мельтешат, правильные лозунги развешаны, а «дитя» заработок свой все равно спускает, просаживает на огненную воду.

– Нужно воспитывать культуру потребления, чтобы не глотали ведрами.

– Откуда ей взяться, культуре? Тут еще куда ни шло, а на материке? Еле наскреб, взял с другом, а где выпить? В ресторан с бутылкой не пускают – заказывай за двойную плату да с закусоном, в столовых дешевле, да за шиворот хватают, в парках и скверах ловят, за углом контроль, в подворотне патруль. Вот и нырнешь в туалет да ее и хватанешь, причем из горла. Тут тебе и культура.

– В дни моей юности, помню, – вставил Матвей, – везде рюмочные были. За рубль сто грамм и бутерброд с колбасой, сыром или красной икрой, тогда она еще не была позолоченной. Зашел, культурно шарахнул и пошел. Не помню, чтоб и пьяные валялись.

– То в дни твоей юности. Тогда алкаш умеренный был, удовлетворялся ста граммами. Вот ты прошел все нарко и дурдомы, видел ныне таких? То-то. Ныне алкаш озверел, меньше чем бутылку зараз не выбулькивает.

– А почему?

– Просвета нет. Раньше над головами гордо реял Буревестник, черной молнии подобный, а теперь сам реешь: жахнешь – воспаришь.

– Черная? Нет, не молния, а радуга. Черная радуга, – сказал вдруг Снежный Баран. Все посмотрели на него с опаской.

– То есть?

– У нормального человека житье – как светлая семицветная радуга: тут и радости, тут и горести. А у нас любые радости и горести подернуты черным туманом сивухи. Та же радуга, только в темной мгле…

Появился изрядно помятый Онегов.

– Я бы выразился конкретнее, – сказал он деловито, направляясь к столу, на свое рабочее место. – Вообще черные полосы штопора, перемежающиеся светлыми полосами относительно трезвой жизни. Это радуга сирых и обездоленных. Какие у нас радости? Плюнуть и растереть. Как сочная морковка перед носом у осла – светлая жизнь все маячит на горизонте. А сегодня вкалывай, мантуль, горбаться! И все подернуто брехней, как дымом из кочегарки…

Онегов кончил махать фломастером и поднял большой белый лист. На нем изогнулась черная полосатая подкова, словно ворота в сюрреалистический мир.

– Знаете, что это такое? Графическое изображение полураспада.

Все глядели не отрываясь.

– И ты хочешь сказать…

– Это верно. До конца еще вроде и не распались, снаружи глянуть – держимся, а внутри…

Появились обнявшиеся Танька и Яна, по-прежнему свежие только слегка растрепанные.

– Ага, – Матвей вспомнил о своих обязанностях хозяина. – Кухня от оккупации освобождена. Несите что там из закуси. И остальных поднимайте.