Черная радуга

– Когда это было… – засмеялась. – Ты все перепутал. Он тяжело задумался, опустив голову.

– Куда отправлен контейнер?

– Не знаю. Ты никому не говорил. Но в документах, наверное, указано, вон портфель стоит.

Из соседней комнаты доносились резкие спорящие голоса Овина и Лейпцига: «По-моему, роман Франца Кафки предельно точно отражает и указывает…»

– Кто там? – тревожно спросил он.

– Никого. Я всех вытурила.

Крадучись, он пошел к портфелю якобы посмотреть документы. Все бумаги в нем оказались перемешаны, скомканы и залиты чем-то красным, характерным – «Каберне»! Под бумагами нашарил: есть. Вытащил тяжелую «бомбу», поискал глазами стакан. Уала смотрела на него с жалостью.

Потом принесла стакан. Он жадно выпил, закурил.

– Ты уже целую неделю ничего не ешь.

– Не хочется. Где-то должна быть электробритва.

Сил прибавилось, он нашел в портфеле бритву и пошел в ванную. Из зеркала на него глянула заросшая, какая-то звериная морда. «Тьфу! Надо спускать на тормозах… на легком вине. А где его взять?» Старательно побрился, оставив свою шкиперскую бородку, густо пронизанную серебристыми нитями. «Странно, в голове седины не видно, а в бороде так и пестрит». Но он знал, что и в голове седины много, просто она русая, а борода черная, вот и видно. Умылся, хотя холодная вода вызывала дрожь и отвращение. А когда-то каждое утро, посвистывая, обливался ледяной водой. Боязнь холодной воды – явный признак завершающегося штопора. Но чем он завершится?

Утерся полой собственной рубашки – полотенца нигде не видно. Потянулся и пошел в комнату. Уала встретила его все тем же жалостливым взглядом.

Голоса заговорили злобно, напористо.

– Воображаешь, что борешься за справедливость? – подал из угла ехидную реплику Чужаков. – Да ты просто псих!

– Совершенно с тобою согласен, – это голос Вадима. Его не видно, но кажется, он снова протирает очки – на Севере они без конца то замерзают, то отпотевают. – Каждый, кто воображает, что на свете есть справедливость, какая-то правда, должен быть незамедлительно заперт на засовы. Крепкие.

– Позволь, поз-зволь, это п-почему? – Лейпциг заикался.

– Пробовал я искать правду, – вклинился Белошишкин. – Собрался и нацарапал цидулю в Главохоту. А она и прилетела прямо в толстые руки Верховоды.

– А он?

– Кинул под лавку. Буркнул: «Хорошо, что мы тут людей научили читать. Плохо, что мы научили их еще и писать…» Просветитель!

– Мир запрограммирован на несправедливость. Она есть движущая сила прогресса и эволюции – я имею в виду эволюцию по восходящей спирали. Не будем говорить о животном и растительном мире, там все зиждется на грубой силе – «кто смел, тот и съел».

– Но разум… гуманность!

– Вот-вот. Человек изобрел такое понятие, как справедливость, и силится его достичь, но на самом деле это фантом, мираж. Равенства и справедливости в обществе никогда не было.

К справедливости нужно стремиться, но при этом твердо знать, что она несбыточна.

Матвей очнулся. Разноцветные волны пронизывали тело.

– Лена… – сказал он.

– Что, Петя? – едко отозвалась Уала, полагая, что он звал другую. Женщины такого не прощают.

– Лена… одна девушка говорила… что у меня не будет ни семьи, ни детей… обречен на вымирание.

– Какая Лена? – спросила она ревниво.

– Это было давно… на мосту Поцелуев. Перед этим я выпил, а она учуяла. Тоже противница… Сейчас далеко, у нее муж, ребенок… благополучная семья… все прошло… осталась только черная радуга… черная радуга…

Он поднялся – и рухнул во мрак. Очнулся и увидел чьи-то ботинки рядом, у самого лица. Оторвал голову: на полу лужа крови. Зубы и лоб сильно болели. Чьи-то руки помогли ему подняться. Изо рта капала кровь, кто-то обтирал ее с подбородка ватным тампоном. Белый халат… за ним еще два, смутные пятна вместо лиц. Ага, прибыла наконец группа захвата. За белым! халатами блестели испуганные и потому незнакомые глаза Уалы.

– Эт-то ты… вызвала? А я думал… все думал: кто? Вот и разгадка… не зря ты оставалась до последнего.

Ему закатали рукав, боль от укола не чувствовалась – алкоголь все анестезировал. Но сознание начало проясняться, он различил худое лицо в морщинах. Ясно и четко: Киссель, врач-нарколог, они не однажды вели долгие диспуты об алкоголизме. Киссель, как говорили злые языки, сам славился штопорами. Рассказывали такой анекдот. Приходит алкаш и жалуется, что по нему бегают пауки, при этом снимает их и сбрасывает на стол. Киссель сбрасывает их со стола: «Ты чего же на меня кидаешь, паразит?»

– И ты, Юра… продался… ты же сам такой.

– Не психуй, – сказал Киссель. – Мы приехали инкогнито, все в ажуре. Уала попросила.

Только тут он увидел, что два других халата – женщины, даже девчушки. Они готовили новые инъекции, успокаивали его. Нежные, бережные движения. Вот так же когда-то он валялся одинокий, брошенный так называемыми друзьями в какой-то гостинице и сил не было. Но пришли три добрые женщины, херувим из соседней конторы, – узнали о его горькой беде. Только хлопотали и нежно что-то говорили. Из ниоткуда силы вернулись… .