Черная радуга

– Чего он? – спросил Матвей. – В теорию ударился?

– Глаза раскрылись. – коротко сказал кривоносый. – И увидел свет. Пытался передать на холсте – затоптали.

Он мутно повел глазами по облупленным стенам.

– Ну почему именно черти? – повернулся он к Матвею. – Я ведь комсомолец пятидесятых годов. И ты, наверное, тоже. Выросли в наше время, в церковь ни ногой, да и где они, эти церкви? Библии даже не читал. А показываются обязательно черти.

– У меня они постоянно группируются на палитре, – живо откликнулся Рыбаченко. – И краску жрут, сволочи. Особенно любят алую. Прямо дерутся за нее. Пасти будто в крови, пищат… А один любит спать на электроплитке. Вылезет, свернется калачиком… на ночь я все с нее снимаю, – он рассказывал словно про любимую кошку или собаку. Матвей содрогнулся – где он?

– Наверное, это вопрос философии, – заметил он, взяв себя в руки. – У каждого из нас черти в душе. Но сидят до поры до времени. А спустишь тормоза – откуда что полезет.

Хозяин торжественно водрузил на стол закопченную кастрюльку.

– Суп с крабами! Вчера посетил выставку рыбной продукции и получил там заказ на этикетку «Камбала, обжаренная в масле». Выдали аванс морожеными крабами…

…В замызганные, давно не мытые окна пробивается рассвет, загаженная мухами лампочка под потолком потускнела. Художники лежали внахлест на тахте, выхрапывая густые луковые пары.

Матвей поднялся.

– Пойдем?

– Пойдем, – просто ответила она и легко поднялась. Он обнял ее и поцеловал. Она тоже попробовала луковой – из любопытства, от нее пахло остро, но приятно. «Женщина облагораживает любой напиток», – мелькнуло, когда она вдруг ответила на поцелуй.

Они вышли на крыльцо, вдохнули утренний воздух. Из огорода, заросшего бурьяном, наплывали свежие запахи, но там что-то подозрительно мелькало, шуршало. Он попытался сфокусировать взгляд.

– Я, наверное, на грани, – пожаловался он. – Никогда белочки не случалось, а вот…

– Не печалься, я тебя вытащу. – пообещала она, взъерошивая волосы на его голове.

– А ты умеешь?

– Ты мне понравился, – ответила она уклончиво.

– Неужто такой красивый? – недоверчиво спросил он. Это был его комплекс. Лариса окинула его критическим взглядом.

– На плакат не годишься, – констатировала безжалостно. – Но вообще в порядке. Не горбатый…

– Хоть это заметила, – он обиженно хмыкнул.

– Но и был бы горбатым… Женщина любит не глазами, а ушами…

Такси тут, на окраине, ловить бесполезно. Лариса стала на углу и проголосовала первому «Жигулю». Аж завизжали тормоза! Да и кто не остановился бы – этакая стрелочка в белой юбочке стоит в утреннем тумане. Матвей отделился от забора и, влезая в машину, увидел разочарованные глаза прилизанного клерка.

– Правь на Эгершельд, – велела она, а Матвей назло прилизанному обнял ее за высокую шею. Тот и вовсе заскучал, однако исправно закрутил баранку.

На Эгершельде все тонуло в тумане. Лариса остановила машину, они вылезли. Где-то внизу плескалось море. Матвей полез в карман – расплачиваться, но волейболистка его остановила. Просунув голову в окошко, сказала что-то водителю. У того сделались ошалелые от счастья глаза, он торопливо закивал, бросил вороватый взгляд на Матвея и торопливо рванул с места.

– Что ты сказала?

– Пообещала завтрашний вечер. – беспечно сказала она. – Дескать, ты мне надоел, сегодня спроважу. Пусть прикатит без пяти десять.

– И ты его встретишь? – ревниво спросил он.

– Можем встретить вместе. Или у тебя другие планы?

– Если не вытолкаешь в шею…

Не отвечая, она шла впереди, а Матвей любовался ее походкой. Женщины много времени уделяют парфюмерии и завиткам, забывая о главном своем оружии, которое поражает мужика быстрее радиации, – о походке. Женщина, которая владеет походкой, притягивает к себе мужские взгляды.

Лариса шла легко, стремительно, длинные ноги ее едва касались земли, белая юбочка ласкала, завиваясь, бедра.

Кривая улочка спускалась к морю. Он и не подозревал, что в крупном индустриальном городе, рядом с центром, сохранились такие закутки. Узкие ступени вниз. По сторонам на кустах сирени висели крупные решета паутины. Прямо к скале прилепилась хатенка, поодаль – вторая.

– Там живут родители. – она указала на дальнюю. – Точнее, мать и отчим. А тут я с Ириной.

– Какой Ириной?

– Дочерью.

– Ты замужем? – мог бы и сообразить.

– Была. Теперь жду одного… то ли будет, то ли нет.

От избушек к морю скала круто обрывалась, но в ней тоже были вырублены ступени. На песке шипели волны.

– Знаешь, кто ты? – восторженно объявил он. – Ундина! Помнишь, у Лермонтова…

Она засмеялась.

– Ундиной меня еще никто не называл. Побудь здесь, – сказала и ушла.

Матвей присел на скамейку, бездумно вдыхал запах моря. На пороге второй хатки, почесываясь, появилась старуха – растрепанная, морщинистая, но стройная и со следами былой красоты.

«Мать, – догадался он. – Такие же полыхающие глаза…» Старуха посмотрела на него без удивления.

– Выпить есть? – спросила она.