Черная радуга

Вот и сейчас, подав в растопыренные руки одну за другой три бутылки вина и две водки, одну он все-таки оставил – бывало так, что и среди ночи поднимало.

– Мы по углам да закоулкам шарили, – в мистическом восторге шептал рыжий Куницын. – А оно вон где…

– Осквернил литературу, – воздел вверх руки поэт-сторож Гаранжа. – Над такими авторами…

– Они что, не пили? – прищурился Матвей. – Ну, этого пока хватит, а потом сообразим. Кто там балабонит на кухне?

Голоса на кухне смолкли, и некто в подтяжках внес противень шипящих, жаренных целиком уток. За ним, все еще ненавидяще поглядывая друг на друга, но в то же время радостно потирая руки, вползли и спорщики. Матвей пристально вглядывался в каждого.

Некто в подтяжках оказался диктором местного телёвидения Валерием Хоменко. Насколько он был обаятельным и разговорчивым на экране, настолько мрачен и молчалив в быту. Однако нюх имел отменный, временами казалось, будто он с экранов телевизоров видит, где собирается компашка: сразу же после передачи надевал армейский пуленепробиваемый лакированный тулуп до пят, купленный по дешевке у вояк, возможно списанный, и прямиком по сугробам чесал туда. Однажды чуть не схватил строгача по службе: в прогнозе погоды с похмелья сообщил, что завтра ожидается не дождь, а снег. Это в июле-то! Готовили уже приказ о «репрессиях», как вдруг на следующий день повалил снег, да разлапистый, как на Новый год! Приказ срочно заменили благодарностью – ведь он единственный во всем восточном секторе Арктики правильно предсказал погоду. Такое могло случиться только на Севере. «Сам Господь Бог заступился, – самодовольно поглаживал себя по плеши диктор. – Вон даже где я в почете…»

Двое других, оравших на кухне, оказались маститыми начинающими литераторами. Один, со странной фамилией не то Лейпциг, не то Гамбург (еще не вспомнилось точно), вот уже много лет вынашивал творческий замысел хвалебного очерка о передовой бригаде быткомбината, но поскольку там передовых бригад не только не появлялось, но время от времени и существующие за различные махинации привлекались или разгонялись, то замыслу никак не удавалось воплотиться в жизнь.

Другой, тоже со странной фамилией не то Овин, не то Клуня, никаких замыслов не вынашивал, он просто считал, что в нем умер великий русский писатель.

Они вошли, не прерывая дискуссии.

– По-моему, новая книга нашего корифея Маднюка свидетельствует…

– Маднюк го-го, – безапелляционно прервал его Овин.

Оба в очках. Глазки у Лейпцига маленькие, темные, словно перепуганные, личность лодочкой. У Овина анфас лягушачий с широким ртом, кудрявая шевелюра с залысинами, глаза сонные с перекосом.

Противень поставили прямо на пол, на рассыпанную деньгу вокруг расположили бутылки, стаканы и возлегли – так был удобнее пить и отключаться. Иноземцев, который недавно притащился вслед за Матвеем на Север и теперь жил у него в углу, прервал наконец свое печатание и подполз к противню.

Сейчас он занимался научными исследованиями причин органической тяги человека к алкоголю.

Матвей с сочувствием относился к его изысканиям. Он же и принес ему вырезки из газеты, где рассказывалось о японце в организме которого любая пища превращалась в алкоголь, и он ходил вечно пьяный, пока хирурги не вырезали ему «алкогольные» железы.

– Мне бы эти железы! – мечтательно рассматривал тот газетную вырезку. – С ними ведь никакие указы не страшны…

В противоположном углу жил некий Шутинис – это он спал в другой комнате в дырявых носках. Но звон стаканов и бульканье его разбудили, он появился на пороге, бессмысленно озирая комнату выпученными мутными глазами.

Матвей ничем не мог объяснить подобное странное явление но его по каким-то неуловимым признакам находили всякие шизики, прибивались к нему, присасывались и подолгу жили, пользуясь широтой и безалаберностью его натуры. Во Владике у него в углу жили сначала изобретатель кукурузосажалки Иващенко («Десяток агрегатов может засеять всю страну!»), потом анализатор перемещения кадров Букин, потом вождь мирового преобразования Тимофей. Все это были люди не плохие, безобидные, но с какой-то уж очень дивной судьбой.

Изобретатель, например, пил мало, зимой и летом ходил в сандалиях без носков, чем жил – неизвестно, но каждый день аккуратно являлся в ресторан и заказывал салат из капусты. Если официантка, раздраженная таким мизерным заказом и вообще его странным видом, делала ему замечание, что являться в ресторан без носков неприлично, он тотчас вытаскивал из кармана пару новых носков, даже с ярлыком, и хлопал на стол: «А я с носками!»