Черная река. Тоа-Тхаль-Кас

Дважды я напарывался на медведя, дремавшего подле добычи, и разбуженный зверь немедленно бросался на меня. Излюбленное место такой сиесты — где-нибудь близ озера, на лугу, на опушке. После первого пиршества медведь иногда заваливал жертву ветвями и валежником на манер пумы. К добыче он относится как ревнивый собственник. Это может быть туша лося, карибу, черного медведя. Обычно жертва — больное или увечное животное, но бывает, что гризли побалует себя и здоровым бычком, которого убьет с легкостью и оттащит довольно далеко. Иногда гризли заваливает крупную дичь, подстреленную охотником. Уложив вечером лося, охотники приходят наутро за тушей и подвергаются нападению гризли, который считает эту тушу манной, свалившейся с медвежьего неба, и своей законной собственностью.

По натуре медведь норовист, почище иного человека. Попадаются и раздражительные и вредные, но с большинством можно ужиться. Завидев человека, даже столкнувшись с ним нос к носу, медведь обычно пускается прочь со всех ног. Но, как правило, он очень любопытен, и его подмывает узнать, кто ты и что ты такое. Врагов у него только и есть что другие гризли и человек, и поэтому ему незачем осторожничать, как другим зверям. Иногда он носится по лесу как угорелый без всякой видимой причины. Один такой залетел к нам в лагерь, зацепил белье на веревке, раскидал котелки и миски и при этом глядел все время вперед, даже головы не повернул. За ним явно никто не гнался, но через лагерь он пролетел словно на загривке у него сидел рой шершней. Медведи хорошо плавают. У меня на глазах один, не знаю уж зачем, перемахнул озеро шириной в полтора километра и без остановки покатил в гору, даже дух не перевел. Почти все они близоруки, видят плохо и больше полагаются на тонкий нюх и острое ухо, хотя резкое движение заметят даже издалека. На лесной тропе бывалые старатели погромыхивают на ходу камешками в жестянке, чтобы медведь не полез на них сдуру, а когда семья индейцев идет через медвежье урочище, все болтают и хохочут в голос, так что их трескотню слыхать за много километров окрест. В общем шум, а драки нет. Наоборот, перед охотой на гризли егеря снимают с лошадей бубенцы. Человек, подкрадывающийся по ветру, должен казаться медведю трусливой и вороватой тварью. Сам я просто даю ему себя учуять, полагая, что нос скажет ему не меньше глаза и что, заслышав человеческий дух, медведь вернее всего двинется куда-нибудь к соседним горам.

На конной тропе медведи могут причинить столько волнений, что порой чудится, будто они пристают нарочно. Звери перебегают тропу из стороны в сторону то впереди, то позади лошади или вдруг встанут у дороги, в шагах пятнадцати, и ведут мордой вслед всаднику. Я еду себе словно их не вижу, но ружье держу наготове. Раз я проехал одиннадцать километров сквозь строй здоровущих мишек и после этого был как выжатый лимон, хотя никто из них не сделал выпад и не заурчал. Великое дело, когда есть хорошее ружье.

Погоня за раненым гризли может быть крайне опасной. В чаще егеря не всегда решаются на этот подвиг, хотя человечность и охотничья этика требуют выследить и прикончить раненого зверя. Того же требует и здравый смысл, ведь если такой медведь выживет, то станет опасным для человека. Кроме того, он останется калекой на всю жизнь, и для прокорма начнет потаскивать скотину. В отместку скотоводы скорей всего прикончат несколько ни в чем не повинных мишек, возводя напраслину на весь медвежий род. Некоторые фермеры, пастухи и охотники, едва завидев медведя, тут же палят в него, часто из оружия малого калибра или издалека. Водится это и кое за кем из индейцев.

В зарослях громадный гризли тих, как кошка. И дьявольски хитер. Раненный, он ревет, как бык, пока его видно, но стоит ему скрыться в кустах или в лесу — и он притаится, как мышь, если только пуля не отшибла у него ум. Он даст тебе подойти близко по следу и будет высиживать за камнем или бревном, чтобы навалиться сзади в удобный момент. И жизнь свою он не отдаст задаром. Тебе покажется, что от каждой новой пули из него лишь чуть сильнее хлещет кровь. Нет уж, по-моему, бить — так наповал, а раненого пристрелить потом вдвое труднее.

Ясной осенью где-то около 25 октября я приехал на одну ферму. Приехал не столько для охоты, сколько для рыбной ловли, хотя планировал также поискать в горах коз. У лосей гон уже закончился, и почти все взрослые быки перекочевали повыше в горы до той поры, когда глубокий зимний снег сгонит их обратно в долину. На ферме было двое моих друзей, приехавших поохотиться на лося с городским приятелем по имени Джек. Дерик и Эбби в прошлом на лося хаживали, а Джек, лыжник и скалолаз, был на охоте впервые.

— По-моему, Эбби меня затирает, — пожаловался мне Джек. — Может, ты со мной на лося сходишь, покажешь, с какого бока за него браться?