Черная сага

— Счастливый Фьорд! — и Гуннард рассмеялся. — Зачем тебе туда?

— За счастьем, — сказал я и подмигнул.

Гуннард насупился, сказал:

— Не хочешь говорить, не надо. А ты был там хоть раз?

— Нет.

— Тогда знай: Счастливый Фьорд — это большая глушь. Две сопки, три скалы. Счастливым же его прозвали от того, что там когда-то жил отважный йонс Хальдер Счастливый. Был у него корабль «Быстроногий Лис», была дружина, была слава. А после он ушел на юг, в Страну Гниющих Листьев, и там, как говорят, совсем обабился — в доме живет, спит на печи и землю пашет.

— Сам, что ли? — спросил я.

— А хоть бы и не сам! — гневно воскликнул Гуннард. — Но все равно, поверь, он плохо кончит, этот Хальдер, очень плохо! Это ж представить только: йонс — и женщина! Тьфу! Тьфу!

И Гуннард так разгневался, что замолчал и больше за весь день не вымолвил ни слова. Только за ужином сказал:

— Трантайденвик, а мы туда идем, это большой, красивый и богатый город. Таких, как ты, там очень уважают.

Я промолчал. Поели, полегли, заснули. Утром гребли…

И снова появился ворон. За ним — второй. «Айга! — кричали мне, Стреляй!» Я встал и мысленно призвал Хвакира, потом прицелился…

И сбил — одной стрелой! — обоих. То был хороший выстрел, да. Дружинники орали «Хей, хей, хей!». Гуннард молчал, лишь головой кивал. Долго молчал. Смотрел на мои руки. Потом спросил:

— А Вепря сможешь, а?

— Нет, — сказал я. — Его стрелой не взять. Нужно копье.

— И ты метнешь?

— А что? Метну. И попаду!

И Гуннард снова замолчал. И день прошел. И ночь. На следующий день их прилетело шестеро. Я сбил их, изведя семь стрел — спешил, опять хотел всех удивить, и потому однажды промахнулся. Гуннард сказал:

— Ну что ж, бывает. В другой раз будь поосмотрительней.

Я обещал. Гуннард опять весь день молчал. А вечером, когда мы уже ложились спать, он вдруг сказал:

— А ножны у тебя чужие. В них меч не полностью скрывается.

— Нет, — сказал я, — ножны мои. А то, что меч из них торчит, так это с умыслом, чтоб знали: я долго думать не люблю.

— Возможно, — согласился Гуннард. — Пусть будет так, я ошибался. Тогда… скажи: а что на них начертано?

— Где?

— А вот это. Это же письмена. Я уже много дней на них смотрю и ничего не могу понять. Так что же на них начертано?

— Моя судьба.

— Какая?

Я молчал.

— А! — сказал Гуннард. — Ясно. Я раньше говорил: ты непростой. Теперь я говорю: ты очень непростой…

Вдруг он замолчал, задумался, потом спросил:

— А ты бывал в Стране Гниющих Листьев? Ты видел Хальдера?

Я снова промолчал. Я знал, что нужно было лгать — лгать обязательно! но не хотел, мне было противно это делать. А Гуннард рассмеялся и сказал:

— Вот это хорошо, по-нашему! Чем лгать, лучше молчать.

— Да, — сказал я. — И вот еще: у нас не принято расспрашивать, особенно тогда, когда это касается чьей-то судьбы.

— И колдовства!

— Я так не говорил!

Гуннард зло глянул на меня… и отвернулся, и накрылся с головой, и сделал вид, что сразу же заснул. И хорошо! И я заснул.

Всю ночь мне снился мертвый Хальдер. К чему бы это, думал я…

А вот к чему: на следующий день к нам снова прилетели вороны. И я стрелял, стрелял, стрелял… А после сел, пересчитал — осталось восемь стрел. Гуннард сказал:

— Ну что ж, может, и хватит. Завтра — последний день, если, конечно, ветер не изменится.

Потом, немного помолчав, опять заговорил:

— А, говорят, у Хальдера был плащ, который ловил ветер. Потом он этот плащ сменял на разговор.

— Какой?

— А его научили хожденью по пресной воде.

— То есть по рекам?

— Да, по рекам. Отец мой говорил ему: «Хальдер, а как же теперь ветер? Ведь ты же отдал плащ!» А он сказал: «Зачем мне теперь ветер? На реках есть течение, оно и принесет меня в Ярлград». С тем и ушел. А мой отец сказал: «Он больше не вернется, ибо течение, сын мой, это не ветер. Реки вспять не текут». И Хальдер действительно… — и вдруг он замолчал, собрался с духом… и сказал: — А знаешь, почему я то и дело вспоминаю Хальдера? Ты на него очень похож — и своей статью, и своими манерами. И лук ты держишь совершенно так же, как он. Да и мечом орудуешь, как он. А посему… мне все равно, кто ты такой, откуда взялся, но если ты пойдешь со мной в Трантайденвик, то я буду приплачивать тебе триста монет в каждый поход!

Я ничего на это не ответил. Я молчал. И заклинал лишь об одном: чтобы ветер дул сильней, сильней, сильней — и не менялся.

Так оно и было. Утром они опять гребли — очень старательно. А мне дали вина, потом еще вина, чтобы я как следует согрелся, а я проверил лук и тетиву, и отпустил ее, и снова натянул, проверил стрелы, нашептал на них, а после разложил перед собой, чтобы удобней было брать, — и ждал.

На восемь стрел явилось девять воронов. Я долго целился. И тщательно как никогда. Стрелял — и всякий раз сбивал! сбивал! сбивал!.. Но все по одному, по одному, по одному. И так девятый ворон и остался в небе. Он покружил над нами, посчитал…

И улетел. Гуннард сказал в сердцах:

— Бывает же такое!

И приказал грести изо всех сил. А мне принес копье, сказал:

— Не хочешь, не бери. И я пойму тебя.