Черная сага

— Нет. Сегодня ты наш гость. А завтра — враг. И завтра он тебя убьет.

Я снова повернулся к Сьюгред, хотел было спросить: «А если я его убью?»… но почему-то промолчал. И просто так лежал, смотрел на Сьюгред, думал, что до чего же она красивая! А Хальдер… Неужели это правда, что Хальдер заманил меня? А что тогда Лузай?! И я спросил:

— А где мой человек?

— На берегу. Беседует с дружиной. И там же мой отец.

Ну что ж, подумал я, им есть о чем поговорить. Лузаю теперь нужно доказать, что он здесь ни при чем, что он был верен Хальдеру. А я буду молчать! Я ничего им не скажу, ибо теперь всякое мое слово они будут невольно воспринимать как мою лживую попытку оправдаться. Но этого не будет, нет! Я — ярл! А если и не ярл, то только по рождению, но по тому, как я уйду, я буду настоящим ярлом!

Подумав так, я сразу успокоился и, повернувшись к Сьюгред, сказал так:

— Все хорошо. Ступай.

Она не шелохнулась. Тогда я улыбнулся и сказал:

— Ступай, моя красавица! Я больше не держу тебя.

Она сказала:

— Глупый ты.

— Да, глупый, — согласился я. — И потому ступай.

Она ушла. А я лежал. Я знал: завтра Торстайн убьет меня — ведь не зря же Хвакир так жутко, дико выл, когда мы расставались с ним — стоял на берегу, смотрел мне вслед и выл, и выл, и выл! Он, значит, знал, что меня ждет, он чуял, что замыслил Хальдер. Да и Белун, конечно, тоже это знал, но промолчал. И знал и Хрт! Но не остановил. А если это так, то, значит, я не просто ухожу, а по его велению. И я буду с мечом — это почетно. А каково было Щербатому? Его-то ведь сожгли! Конечно же, он проклинал меня. И ведь было за что! И Хальдер, я уверен, проклинал меня — и Хальдер тоже прав, я не ропщу на Хальдера, а нынче я и вовсе благодарен Хальдеру — ведь он позволил мне уйти с мечом. И завтра я уйду. Но я уйду к своим богам, а он ушел к своим. И, значит, нам никогда уже не встретиться. А жаль! Ведь если бы…

А! Что теперь! И я лежал и размышлял. И так я пролежал почти весь день. Никто меня не беспокоил. Было тихо. И на душе моей было легко и тихо. Я знал, что меня ждет, я приготовился. И мне, признаться, даже не терпелось: скорей бы день прошел, скорей бы миновала ночь, а там — в мечи и в тьму! А там — в неведомую, но, как говорят, счастливую страну! Хей! Хей!

Но вот пришел Торстайн. Сказал:

— Вставай. Сейчас придут рабы и будут накрывать на стол. Негоже при рабах лежать. Еще подумают: ты оробел, не можешь и подняться.

— Да, — сказал я, — ты прав. Пойдем.

Мы вышли из землянки, сели на скамью. Торстайн сказал:

— Сегодня ты мой гость. Пир — в твою честь. А завтра я хочу убить тебя.

— То есть, ты вызываешь меня?

— Да, вызываю.

— Что ж, будь по-твоему.

Мы помолчали. Потом Торстайн опять заговорил; на этот раз он спросил у меня:

— У тебя есть последнее желание?

— Пока что нет, — ответил я. — Я еще слишком молод, чтобы думать об этом.

— Но завтра я тебя убью!

— Это совсем не обязательно.

— Нет, обязательно! — гневно вскричал Торстайн и, весь трясясь от возмущения, встал, плюнул на землю, прямо передо мной, и широкими шагами ушел в землянку.

А я левой ногой растер его плевок. Вот до чего он был тогда неосторожен!

Итак, Торстайн ушел к себе в землянку, и стал распоряжаться там, всех подгонял и торопил, покрикивал на нерадивых. А я сидел себе у входа и помалкивал, смотрел по сторонам. Вижу: идут Торстайновы дружинники, а среди них идет Лузай, и он держится с ними так, как будто бы он их давным-давно знает, как будто он и сам из здешних. Идет — и вот уже меня не замечает, и вот уже почти проходит мимо…

— Лузай! — окликнул я.

Он вздрогнул и остановился. Я поманил его рукой. Он подошел.

— Сядь рядом, — сказал я.

Он сел. Сразу отвел глаза. И тогда я сказал:

— Мне уже все известно. Но я не виню тебя. И не кляну. И после тоже не предам тебя!

— Что?! — вздрогнул он.

— А то! И не трясись, Щербатым ты не станешь.

— Каким щербатым?

— А таким, которого мы бросили у рыжих. Завтра не твой — мой срок. И я уже готов к тому.

Лузай пожал плечами и спросил… Нехорошо спросил:

— Тогда зачем ты окликал меня?

— Не знаю.

— Знаешь! — вскричал Лузай. — Прекрасно знаешь! Страшишься уходить один, вот и меня с собой тянешь! Вот, думаешь, а вдруг они решат, будто и я с тобой заодин желал прикончить Хальдера! И тогда нас двоих… А! Что и говорить! — Лузай даже махнул рукой. — Не ярл ты, Айгаслав, — подменыш!

Подменыш! Х-ха! Как плетью по щеке! Я подскочил, я вырвал меч!..

Но все-таки опомнился, сел, помолчал, потом сказал:

— А, может, ты и прав. Ступай, Лузай. Я больше не держу тебя.

Он встал. А я сказал:

— Ты, помню, клялся мне на верность. Так я теперь… тебе ту клятву возвращаю. Отныне я тебе никто. Вот так! Ступай.

Лузай пожал плечами и ушел в землянку.

А мне стало легко. Совсем легко! Когда ты только сам себе товарищ, то есть когда ты уже ни от кого не получаешь и не ждешь поддержки, но зато когда тебе нужно думать и заботиться только об одном себе и больше ни о ком, тогда все становится намного проще. Как жаль, что я только сегодня это понял! Подумав так, я встал…

И тут же из землянки вышла Сьюгред и призвала меня на пир.