Черная сакура

Я минуту или две стою перед дверью спальни, глубоко задумавшись. Как получилось, что ночь за ночью, неделю за неделей я продолжаю ложиться рядом с ней? Как получилось, что я застрял во всем этом? Чего я ожидал — очень опасное это слово: ожидал. Что в какой-нибудь день или ночь она внезапно поднимется с постели, чудесным образом, будто в Библии, встанет, обнимет меня и скажет, что отныне мы снова заживем, оба снова заживем вместе? На это я надеялся? Этого ожидал? Я знаю, что я глупый, недостойный человек, что все эти бесконечные заискивания перед другими, все эти фантазии, теперь такие утомительные, были только способом скоротать кошмарные часы, кошмарное время или, говоря честнее, способом не сталкиваться с настоящими проблемами. С настоящими. Вот в чем проблема. Вот что я имею в виду, вот что… Я пытался спастись от тоски по моей девочке; эти блуждания, вечерние блуждания, вот что я делал, когда… я разыскивал… и постоянная надежда, что моя жена каким-то образом воспрянет.

Все это еще перед дверью. Рассудок пытается выпутаться. Дверь в спальню — чистая, белая, так живо все проясняет.

На плече у меня сумка с костями. Я стою перед своей спальней, перед дверью в нашу спальню, в доме, который устоял, в доме, который трясло, но почему-то не свалило, и на плече у меня сумка с костями мертвого мальчика. Положение весьма своеобразное. Если бы лет в пятнадцать или двадцать мне сказали, что когда-нибудь буду стоять перед дверью в собственную спальню, собираясь поздороваться со своей безмолвной женой, чьи глаза не видел несколько месяцев, а на плече у меня окажется сумка с костями, с костями мальчика, которые я достал из ямы, вырытой волками, как бы я на это отреагировал? История дурацкая, но не более, чем любая другая история, которая может произойти с любым другим человеком в любом другом гиблом месте, все это жутко нелепо, но…

Они не тяжелые. Эти кости. Они легкие. Я сознаю, что вся жизнь — нечто подобное. Сначала думаешь, будто она тяжелая, но на самом деле она легкая как перышко, она может мигом отлететь прочь, словно перышко на ветру.

Adhaesit pavimento animea mea. Мне вдруг вспоминается этот стих, и я произношу его на ходу, как ночное песнопение, я вдруг вспоминаю, что он означает: «Душа моя повержена в прах». Причудливые мгновения. Скорее всего, это Данте. Скорее всего, он. «Душа моя повержена в прах». Почему мой разум цепляется за такие…

Глубокий вздох. Глубокий вздох. И я готов войти.

Готов ли?

Да, готов.

Вхожу.

Груда. Живая груда на потной простыне. Эта груда — она. Близится конец. Хватит. На этом все. Пора положить конец. Я беру на себя ответственность, и мне есть что предъявить. Я больше не могу выносить жизнь, которой мы живем. Надо его совершить. Последнее усилие. Последнюю попытку возвратить хоть некое подобие нормальности в нашу жизнь, сколько бы ее ни осталось. Как тебе удалось столько продержаться? Тебя можно только похвалить.

Подобие нормальности?

Я чувствую ее запах. Она не мыта уже день или два. Груда на кровати. Горестная груда на потных простынях. Наверное, ждет, когда я устроюсь на своей половине постели, разденусь, натяну свою жалкую пижаму, закрою глаза и покорюсь ночи. Но эта ночь не такая, как остальные. Нынешняя ночь — и я должен это выяснить — или первая, или последняя. Я знаю.

Сердце колотится. Возможно, все удастся, или не удастся ничего. Но я буду полным ничтожеством, если отступлюсь.

Я слышу ее дыхание. Неглубокое. Как будто она бодрствует, как будто ждет, что я улягусь рядом, прежде чем она уступит многочасовому мраку. Интересно, а долго она может проспать? Сколько часов дня и ночи…

Я дрожу. Ведь я так долго занимался собственными гнусными делишками, посвящал личное время безумным, сальным фантазиям, неужели я позабыл ее? Конечно, она к этому привыкла, но не более. Довольно. Она моя жена. Она та, с которой я вступил в брак, та, которую я выбрал. Она моя жена и возвратится ко мне.

— Асами.

Она меня слышит. Я понимаю это по легкому шевелению в постели. Она прекрасно слышит, что я назвал ее имя. Но ответит ли она?

Ее рассудок, кто знает, в каком состоянии ее рассудок прямо сейчас, или каким он был последние месяцы, последние годы?

Мариса знает.

Но я, наверное, к ней не прислушивался.

Этих женщин я оскорбил, не имея никакого права, хотя должен признать, мне повезло, что я…

Я так и не покорился вполне. Признайте за мной это. Признайте за мной хоть что-нибудь.

— Асами, я принес кое-что для тебя, для нас.

От нее по-прежнему ни слова. Но ее плечи двигаются, ей известно о моем присутствии. Началось.

Я пытаюсь в третий раз.

— Асами, я… я нашел кости Руби, нужно, чтобы ты их увидела.

Не ожидал я, что произнесу эти пугающие слова, эти мучительные…

Не знаю, как мне пришла в голову эта уловка, этот обман, но вот я говорю, объявляю ей страшную весть.

Она еще сильнее шевелится в постели, явно заинтригованная, и очень медленно, не быстрее, чем сходит ледник, поворачивает туловище в мою сторону.