Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

Впервые во время Юстиниановой чумы стало понятно, что средневековый мир столкнулся с необыкновенно страшной эпидемией: люди буквально тонули в смерти. «С самого начала этого великого несчастья, – писал адвокат по имени Евагрий, – я потерял многих своих детей, жену и других родственников, а также многочисленных домашних питомцев и слуг. Я пишу это на 58-м году моей жизни…Я недавно потерял еще одну дочь и внука, которого она родила незадолго до других смертей»[136].

Никто не знает, сколько людей погибло во время Юстиниановой чумы, но в Константинополе, где, как говорят, на пике эпидемии дневная смертность достигала десяти тысяч человек, а люди вешали на себя таблички с именем, чтобы их можно было идентифицировать, если они упадут замертво на улице[137]. Очень высокой смертность была и на Ближнем Востоке. «На каждом поле от Сирии до Фракии некому было собирать урожай»[138], – писал Иоанн из Эфеса, который каждую ночь ложился спать, ожидая смерти, и просыпался каждое утро, удивляясь, что он еще жив. Очень много тысяч людей погибло в Италии и во Франции, где, как сообщал Григорий Турский, «скоро не осталось ни одного гроба или могильщика»[139].

Юстинианова чума ознаменовала важный поворотный момент в отношениях Европы с инфекционными заболеваниями. Века, предшествовавшие Первой пандемии, были периодом хронических разрушительных эпидемий. Во втором и третьем веках вспышки оспы и кори могли унести в некоторых частях Римской империи жизни от четверти до трети населения[140]. В века после Юстиниановой чумы болезни, конечно, тоже были, но их было значительно меньше, чем в предыдущую эпоху. В раннем Средневековье все формы инфекционных заболеваний стали редкими, и чумы (насколько известно) не было. На фоне этого периода без болезней крах цивилизации не кажется таким уж пугающим. Болезнь – это больше, чем просто патоген плюс транспортная система. Чтобы разжечь эпидемию, необходима еще и благоприятная обстановка, а после падения Римской империи обстановка в Европе, особенно на северо-западе, становилась все более неблагоприятной для развития эпидемических заболеваний. В раннем Средневековье численность населения стремительно падала, сокращая количество потенциальных жертв-хозяев. Во втором и третьем веках в Римской Европе проживало от 50 до 70 миллионов человек, к 700 году в Европе насчитывалось от 25 до 26 миллионов человек. Исчезновение городской жизни устранило два других фактора распространения эпидемий: скопление людей и грязные улицы, кишащие грызунами. В период своего расцвета численность населения Рима составляла, по разным оценкам, от полумиллиона до десяти миллионов человек. К 800 году ни в одном городе Европы не осталось более двадцати тысяч жителей. «Посреди обломков великих городов, – говорил один летописец Темных веков, – выживают только рассеянные группы убогих народов»[141].

Еще одним барьером на пути инфекционных заболеваний стали восстанавливающиеся леса. К 800 году до н. э. густые леса покрыли 80 процентов поверхности перенаселенной Европы, что серьезно ограничило торговлю и путешествия и обеспечило заслон, который помог сохранить локальные эпидемии именно локальными[142]. Международная ситуация окончательно усилила изоляцию. К девятому веку основные торговые пути между Востоком и Западом были в руках враждебно настроенных мусульман.

Примерно в 1000 году ситуация начала в корне меняться, и Европа стала воссоздавать условия окружающей среды, связанные с демографическим коллапсом в средневековых обществах. И действительно, четыреста лет спустя Запад переживет вторую великую демографическую катастрофу, но именно этот факт и интересен для нашей истории. Ведь все истории о пандемиях берут свое начало на волне человеческого прогресса.

Где-то между 750 и 800 годами Европа вступила в Малый оптимум[143][144], период глобального потепления. На всем континенте температура увеличилась в среднем более чем на один градус Цельсия, но, как говорят многие современные специалисты по глобальному потеплению, вместо того чтобы вызвать катастрофу, теплая погода породила прогресс[145]. Англия и Польша стали винодельческими странами, и даже жители Гренландии начали экспериментировать с виноградниками. Что еще более важно, теплая погода превратила неплодородные земли во вполне годные для земледелия, а те земли, что были просто хорошими, стали идеально пригодными для возделывания. В последние столетия римского правления урожайность снизилась до двух и трех к одному. Урожайность – это отношение собранных семян к посаженному количеству: показатель настолько скудный, что римский писатель-земледелец Колумелла опасался, что почва состарилась. В одиннадцатом и двенадцатом веках, когда зима стала мягче, а лето теплее и суше, европейские фермы начали показывать урожайность пять и шесть к одному – беспрецедентные результаты по средневековым меркам[146].