Черная стая(СИ)

Ко двору Войцех явился лично. Король произвел на него не лучшее впечатление, даже при коротком знакомстве было видно, что самодержавного правителя Пруссии раздирают сомнения в правильности предпринятых начинаний, и обуревает гнев при мысли о самоуправстве спасающих его страну государственных и военных деятелей. О фон Лютцове Фридрих-Вильгельм отозвался почти пренебрежительно, посетовал на то, что молодой человек столь блестящего происхождения предпочел службу в компании штатских вольнодумцев надежной карьере в частях регулярной армии, но представление о производстве в лейтенанты подписал, хотя и с недовольной гримасой.

Облачившись в новенький черный доломан с черными же шелковыми шнурами, рейтузы с кожаной вставкой и мягчайшие ботики, перетянув талию кушаком с белыми перехватами и водрузив на голову фуражку с серебряной мертвой головой, Войцех почувствовал себя совсем счастливым. Штатское платье надоело ему до чертиков. Йорик, одобрительно кивая, с ним согласился. Сабля заняла место на поясе, пистолеты -- в седельных кобурах. Занятия шли с утра до полудня, и еще пару часов после обеда, и никогда прежде обучение не проходило так быстро, с таким очевидным успехом -- патриотический порыв и боевой дух способствовали этому намного больше, чем страх перед самыми жесткими наказаниями.

Март близился к середине, снег уже почти сошел, лишь редкими грязноватыми заплатами пятная дышащую сыростью землю. С крыш, звеня, стекала капель, солнце все чаще выглядывало из-за туч, золотя латунные пуговицы мундиров и этишкеты киверов. 13 марта Фридрих-Вильгельм, наконец, решился объявить войну Франции. Это известие, как и обнародование заключенного месяцем ранее союзного договора с Россией, было встречено с большим энтузиазмом. А еще через три дня король, по настоянию Гарденберга и Шарнхорста, выпустил воззвание "К моему народу", в котором призывал подданных отдать все силы на борьбу с ненавистным врагом.

Двадцать седьмого марта Королевский Прусский свободный корпус выступил из Бреслау. Войцех ехал во главе своего полуэскадрона, и на лице его сияла довольная улыбка.

Силезия и Саксония

По ночам еще изрядно подмораживало, хрусткий ледок сковывал неглубокие лужицы, размякшая весенняя земля мелкими трещинками разбегалась под копытами коней, студеный пар дыхания мешался с голубым дымком трубок. Но красноватые почки уже наливались апрельскими соками, небо синело в прозрачной высоте, весенние запахи будоражили кровь.

Первую неделю корпус продвигался по землям Силезии, уже вполне проникшимся прусским духом и встречавшим добровольцев радостным гомоном придорожных сел и теплым приемом в небольших уютных городках. Шли с песнями, о Германии и победе, о родине и свободе, о юности и кипучей жажде битвы.

Битва грядет!

Вложим наш праведный гнев

В старый германский напев!

Братья, вперёд! *

Теодор Кернер, уроженец Дрездена, по призыву майора фон Лютцова оставивший сулившее карьеру и славу место придворного драматурга в Вене, присоединился к отряду перед самым отъездом из Бреслау. Юный поэт посвятил свою лиру Германии, и его стихи, написанные у походного костра, а то и прямо в седле, тут же подхватывал фрайкор, распевая их на мелодии старинных маршей и народных песен.

Войцех видел Теодора, которого фон Лютцов взял к себе в адъютанты, всего пару раз, подъезжая за очередным приказом. Кернер ему понравился, темноволосый, стройный, с прекрасными темными глазами, подернутыми печалью, и тонкой полоской усов над упрямо сжатыми губами. Стихи тоже были хороши, в поэзии Шемет толк знал. Однако же, при всем горячем патриотизме, было в них нечто, исподволь настораживавшее Войцеха.

Отчий наш дом

Мы из калёных цепей

Вызволим жертвой своей.

Храбро умрём!

Смерть в бою не страшила и его. Но выучка, пройденная в Гродненском полку, охлаждала воинственный пыл разумными соображениями, что жертвы должны быть оправданными. Что толку в героической гибели, если враг восторжествует? Каждый должен быть готов к тому, что именно его жизнь станет ценой победы. Но не все же! Не в первом же бою!

Юные гусары -- вчерашние студенты и чиновники, сыновья юнкеров и профессоров -- словно торопились навстречу последней славе, подхватывая слова Кернера. Вокруг расстилалась мирная Силезия, по вечерам к лагерным кострам стайками прибегали деревенские девушки в расшитых передниках и накрахмаленных чепцах, чтобы одарить идущих на смерть героев нежным взглядом и свежим поцелуем, их матери потчевали воинов жареными колбасками и отменным домашним пивом, отцы одобрительно кивали в такт воинственным песням. В лагере царил праздничный дух, словно в древние времена, когда жертвы, увитые гирляндами цветов, спешили на заклание.

На третий день лейтенант Шемет не выдержал и, оставив фон Таузига во главе полуэскадрона, поскакал в голову колонны, к командиру. Фон Лютцов выслушал одного из немногих офицеров, чей опыт почти мог сравниться с его собственным, с подобающим вниманием, и приказ о сокращении дневного перехода на час, с тем, чтобы употребить это время на маневры и обучение новобранцев, был получен.