Черная свеча

— Брось! — Упоров вырвал кайло из рук Шершавого, указал Гнатюку на кузов. — Чтоб через тридцать минут было пусто. Всё — в сарай. Под замок.

Ольховский спустился с подножки кабины, придерживаясь двумя руками за дверцу автомобиля.

— Запчасти согласно списку и двенадцать бортовых катков за солонину.

— Спасибо, Ян Салич!

— О! — Ольховский небрежно махнул рукой. — Благодарите того удальца.

На этот раз большой палец Бормана указал за спину в сторону кабины.

— Мне же предстоит выполнить еще одно приятное поручение.

Он попытался придать соответствующее выражение своему вечно скучному лицу:

— Завтра в десять вас ждет на вахте Лысый. Все обговорено.

Упоров кивнул, повернулся к машине. Голова «удальца» тряслась вместе с кабиной, она была частью механизма, и тлеющая в зубах папироса небрежно сорила пеплом на татуированную волосатую грудь.

— Так его еще надо благодарить?

— Разве что поклоном. Он свое получил полностью.

— Тогда обойдется без почестей.

Упоров уже собирался уйти, но его остановил Шершавый:

— Скажи-ка нам, Сергеич, такое может получиться: и спирта нет, и бульдозеров, одни запчасти под замком?

— Если получится — тебя бульдозером назначим. Через неделю начинаем вскрышу. Понял?! Теперь — канай, падла уголовная!

Упоров спустился к ручью, чуть в стороне от небольшого плеса засек Гнускова. Зэк грел руки и, увидав бригадира, нагловато улыбнулся. Еще раз некоторое время они стояли друг напротив друга, и Вадим с досадой ругал себя за нетерпеливый шаг: их видели другие зэки.

— Одним лотком на отвороте треть нормы нынче зачерпнул, — доложил довольный Федор, — потом — голяк, только недавно снова размылся.

— Можем мы поговорить, — не слушая Гнускова, перебил бригадир, — без твоих обычных зехеров и кронлова?

Федор освободил ладони, будто невзначай поднял лоток, держа его перед собой, спросил:

— О чем базар, Вадим? Пашу не хуже других.

Упоров подошел ближе:

— Ты, говорят, высоко стучишь?

Гнусков покраснел, но ответил дерзко:

— Раз знаешь — не выше тебя!

— Глохни. Скажи — бригада плохо работает? Или ты лично плохо жить стал?!

— С чего взял?! Хорошо работаем. Все довольны. Слушай, давай по делу говорить. Меня на «забоюсь» не возьмешь! Кто тебя иатырил?

— Крученый ты, Федор. Гляди — так и сдохнешь, если не образумишься! Сейчас чеши на вахту. Скажешь дежурному — мы немного задержимся, пусть не хипишует. Вечером в зоне договорим.

Времени у него оставалось в обрез, и уже не обращая внимания на Гнускова, Вадим крикнул:

— Ключик, собирай бригаду. Быстро, Андрюха, быстро! Палево у нас серьезное.

Бригадир не темнил. Как только они собрались вместе и, сгрудившись у печки, начали греть промерзшие в холодной воде руки, Упоров все выложил:

— Двое из нас готовят побег.

— Ну и что?! — откликнулся слишком быстро тот самый Гнатюк, который всегда ратовал за порядок, был у бандеровцев старшим.

Бригадир смерил его оценивающим взглядом и ответил, стараясь не выдавать раздражения:

— Ничего особенного, если не считать — о побеге знает администрация.

— И ты?! — Гнатюк явно пытался затеять скандал.

Упоров еще не мог угадать причину дерзкого поведения Гнатюка, решил — он хочет стать бригадиром.

— И я, — подтвердил Вадим. — Теперь вот знает вся бригада.

— Хай себе бегуть! — поддержал Гнатюка его земляк Иван Дурковец. — Сам тож бегал, ни с кем не советовался. Каждый свое право имеет, верно, мужики?!

Мужики промолчали. Они смотрели на стоявшего в углу бригадира. Но Иосиф Гнатюк на том не успокоился, точно Чапаев бурку, сбросил с плеч узковатый пиджак, поддернул рукава рубахи.

Бугор сделал вид, что ничего не происходит, снова сказал:

— Никто не вправе запретить бежать любому из нас. Но придется уплатить всем: три месяца без зачетов, без ларька, год отмываться…

— Жах! — сколоченный из листвяковой доски стол вздрогнул внезапно и коротко: Иосиф Гнатюк обрушил кулак на выпуклое днище алюминиевой чашки, превратив ее в блин.

Будущая схватка уже обозначила свою природу выжидательным напряжением чувств. Упоров освободился от бушлата. Остальные вели себя не так остро, но он знал точно — драка будет общей, и хорошо, если никого не убьют. Именно в этот щекотливый момент самый младший из бандеровцев, всегда безмолвный, исполнительный Семен Костич тусклым голосом произнес:

— Бежать хотел я…

Потер виски прозрачными пальцами и убрал взгляд в пол. Говорил трудно, протаскивая слова сквозь стиснутые зубы:

— Больше не могу. Извелся, как черт на меня плюнул. Пусть смерть, но чтоб на воле…

Не остывший Гнатюк и в самом деле завелся на драку, подвинул локтем Ключика, однако чуть погодя замер. Острие ножа жалило левый бок возбужденного Иосифа.

— Хватит понтоваться, баклан, — сказал ему Зяма Калаянов с улыбкой, больше напоминающей оскал.

— Погань жидовская! — зарычал Гнатюк.

Зяма побледнел и стал похож на человека, способного принять самое крайнее решение:

— Я тебя зарежу, голубь…