Черная свеча

— Ты бы тормоза включил, сука! — фиксатый сиделец по кличке Столб отодвинул в сторону Луку и встал перед Упоровым. — Нам в погонах хозяев достаточно. Не то вместо должности ломом по горбу получишь. По роже ты уже где-то схлопотал…

— Не надо паники, Митя. Без тебя я тоже обойдусь.

Тяжёлое лицо Столба передёрнул нервный тик, он поискал глазами свой инструмент. Упоров тоже встал с бревна, что никак не повлияло на Митину решительность: бывший бандит свято верил в свою внушительную внешность и кровавую репутацию.

— Мне не нужны революционеры. Мне нужны пахари, которые нуждаются в досрочном освобождении. Пахать будем только за свободу.

Ответом был небрежный плевок под ноги и соответствующее выражение лица. В такой ситуации, Упоров знал по опыту, слова звучат как оправдание…

Рядом с сапогом Мити, в верхнем бревне, волчьим клыком торчит недавно правленный топор. Солнце лежит на топорище ровным пояском в аккурат по месту хвата.

И рука бывшего бандита расправилась; оттопырен большой палец, четыре остальных прижались друг к другу.

Упоров бесхитростно улыбнулся, расслабил плечи.

На том Митя и купился. Он убрал руку от топора, а секундой позже правый крюк угодил по подбородку доверчивого бандита. Хрясь! И хрип силится освободиться из сжавшегося горла, кадык туго ворочается под кожей пойманным карасём.

— Со мной останутся только те, кто хочет получить свободу по одной третьей.

Вадим выдернул топор из бревна, передал Ключику.

— Прибери, Андрюша, искушение. Я разговаривал с начальником управления Западных лагерей полковником Дочкиным…

— Ты перегрелся, фраер! — хохотнул Семён Палкин. — Это был не Дочкин, а Никита Сергеевич Хрущёв. Кому дуру гонишь?!

— Давай, братва, дослухаем! Може, чего умного скажет…

— Чо слушать?! Чо слушать?! — забазлал бабьим голосом колченогий казак.

— Фуфло нам задвигает, сам думает, как отмыться за все свои побеги.

— Думаю, — неожиданно согласился, глянув на красного от натуги казака, Упоров. Его прямое, такое скорое признание несколько всех успокоило. — Отмыться думаю, освободиться думаю. Ну, хотя бы по одной третьей. На хрена, ответь мне, Сеня, я бы впрягался в этот воз? Чтобы от такого баклана…

Вадим показал пальцем на пытающегося приподняться Митю.

— …получить ломом по башке? Надо всем вместе найти выгодный для нас способ жизни и постараться откинуться из этой беды как можно раньше. Вспомни, Андрей, какой у тебя был съем на промывке?

— Пятьдесят пять граммов. Меньше не давал.

— Почти две нормы. А это ленивое животное, — Упоров снова указал на Митю, — снимало двадцать. В общем получается полторы нормы. Это обеспечивает бригаде зачётный коэффициент два. Маловато. Начальник управления сказал: «Будет две нормы — зачёты пойдут один к трём».

— Круто больно, Сергеич! Да и обмануть могут.

— Начнуть кроить — бросим пахать, и все! Золото им нужно, а не нам с тобой. Мы за свободу работать будем.

— На нарезке шахт две не получатся, бугор!

В этом возгласе — а кричал Семён Палкин — уже было что-то деловое и домашнее. Старый сиделец нюхом почувствовал меняющуюся обстановку, решив на всякий случай не испытывать судьбу.

— Ну, что ты козла доишь, Сеня?! Только отладить все надо но уму и по совести, чтобы не кроить, а работать. Втащить администрацию в наш интерес.

— Упоров сделал движение, словно натягивал на себя вожжи, — тогда хорошее золото в государственный план обеспечит нам хорошее отношение и ларёк.

— Половинить начнут!

— Кто?!

— Сам не знаешь, что ли?! Воры!

— Оставь это мне. Следует думать над тем, как заинтересовать администрацию, чтобы без нас ей было трудней. Хозяин пообещал четыре бульдозера на следующий год. Будем нарезать и мыть. Сами.

Они ещё пребывали в сомнении, но тут похожий на ласкового бульдога сын австрийского коммуниста Федя Редлих хрипловатым басом обратился к Лысому:

— Пусть скажет Никандра, он нам его сосватал. Будет ли понт с моряка?

Очнувшийся Митя шарил глазами в поисках топора. Никандра обошёл его и сел рядом с Упоровым, но на вопрос Феди отвечать не стал.

— Живой, Столбик? — спросил сочувственно бывший секретарь Союза писателей Сидяков.

— Тебе какое дело?! — Митя был огорчён отсутствием топора. — Жаба писучая!

— Что вы, Дмитрий! Мне вас по-человечески жалко, — вспыхнул Сидяков.

— Это точно, — подтвердил косоватый стахановец по кличке Вазелин. — Он усем объявил, что примет тебя в писатели, коли ты после такого тэрца хвост не откинешь. Дал слово — держи! Примай Столбика. Не то мы тя через «Гудок» за обман рабочей массы продёрнем!

Федя Редлих поймался за козырёк кепки Вазелина и надвинул ему на глаза:

— Глохни! Никандра, почему молчишь?

Бригадир что-то пробурчал себе под нос неразборчиво, хотел подняться, но передумал и после минутного размышления начал говорить:

— Я бы с ним работал. Причина первая: он — человек слова. Вторая: лодырь у него за пахаря не проканает. А третье: он не станет кроить за вашей спиной. В нем… зря улыбаешься, Гнус, совесть не отмерла.