Черная вдова

– Должны понять. – Бахтиар огляделся. – Вот что, Сабур. Я у вас поселюсь, ладно? Тесно в той келье, женщины, дети. Сейчас есть принесут. Кашу вели подавать, дядя Джахур. А вы, отец Бекнияз, попросите жену приготовить полынный отвар для Ивана. Как рукой лихорадку снимет. Будем лечить, Иван. Хорошо?

– Хорошо, – улыбнулся русский. – Правда, я Олег, не Иван, ну да ладно.

– Улик? – Бахтиар покачал головой. – Не надо. Улик по-нашему мертвый. Лучше Иван. Будет вернее.

Бекнияз и Джахур удалились.

Старик, возражая кому-то, проворчал во дворе:

– Вот что значит неверный слух! Свирепый? Выдумали, болтуны. Он – Бахтиар Добрый. Таких больше нет в Айхане. Правда, Джахур?

– Пожалуй, – кивнул мастер.

Седой тюрк вдруг остановился, беспомощно развел руками.

– Аллах, спаси и помилуй! Мог ли я, сын мусульманина, когда-нибудь подумать, что русский, чужой, иноверец станет мне другом и жене моей придется готовить для него полынный отвар?

– То ли еще впереди! – засмеялся Джахур. И добавил серьезно: – Похоже, татары нанижут и русских, и нас, и многих других на одну стрелу. И, видно, не вере не языку отныне решать судьбу людей.

Джахур принес огромное блюдо с кашей из дробленых зерен джугары. В ней белели кусочки бараньего сала. Ни джугары, ни бараньего сала в семье кузнеца давно не водилось. То тюрк Бекнияз пустил припасы в общин котел.

– Ешьте. Прошу. Приступай, Бахтиар.

Бахтиар не услышал – он спал.

Гуль не спалось.

Она вздремнула днем, после еды, очнулась недавно и теперь, опухшая, с взлохмаченной головой, томилась у жаровни, уныло зевая и потягиваясь.

– Умоетесь, ханум?

Гуль взялась было за бархатный халат, чтоб одеться и встать, но намеренье встать, едва возникнув, тотчас улетучилось. Ох, боже. Отдохнула вроде неплохо, почему же опять клонит в сон? Туман в голове. Умыться? Гуль представила прикосновение холодной воды к лицу, передернула плечами.

– Не хочу.

– Кушать, ханум?

Гуль вновь потянулась к халату. Что бы такое съесть? Перебрала мысленно блюда, которые могла принести ей служанка. Тонкий хлеб. Колбасу из конины. Острый суп с жирной бараниной, жгучим перцем, репой и морковью. Сливки густые. Мед. Сушеный виноград. Сладкую дыню. И прочее. Каждый день – одно и то же.

– Не хочу.

– Прогуляться изволите, ханум?

Гуль слегка оживилась. Расправила рукав халата, чтоб сунуть руку… и уронила ее на атласное одеяло. Гулять? Где тут гулять, в проклятом Айхане? В дворцовом саду студено и пусто. Взойти на башню, глядеть на поля? Надоело. С души воротит от этих башен и стен, от полей. К тому же теперь в тех полях рыщут татары. Еще убьют. Жаль, не удалось перебраться в Ургенч. Чернь задержала, чтоб ей сгинуть.

Ох, и испугалась же Гуль, когда у ворот завязалась драка. Негодный Джахур. Сиди тут по его вине. Повеселилась бы дочь Нур-Саида в Ургенче! Столица. Сколько, должно быть, красивых мужчин при дворе.

– Не хочу.

– Позвать Бейбарса?

Гуль задумалась. Бейбарс. Глаза с поволокой, сахарная улыбка. Позвать? Она, сомневаясь, прислушалась к себе. Никаких желаний. Пусто, студено внутри, как в дворцовом саду с голыми деревьями.

– Не хочу.

– Разыскать… Бахтиара?

– Что ты?! – Гуль прикрылась халатом, зло взглянула на дуру Адаль. – Не смей без меня и при мне о нем говорить!

Она боялась Бахтиара.

Он не походил на мужчин, которых знала Гуль. Все, без хлопот получив требуемое, уходили с довольной улыбкой и тотчас забывали о ней. Так же, как Гуль о них. Никому бы и в голову не пришло досаждать любовнице ревностью. Бахтиар же строг и требователен. Хочет, чтоб Гуль служила только ему. Странный человек.

Она обратила внимание на кузнеца потому, что все в Айхане им восторгались. Умен, пригож. Мастер рубиться на саблях кривых, стрелок отменный. Любопытно. Призывая его к себе, Гуль стремилась к обычным утехам. Но Бахтиар вдруг женился на ней.

Еще никто не обращался с Гуль-Дурсун с такой обостренной нежностью. Но никто не относился к ней и с такой пугающей серьезностью. Нежность подкупала, серьезность отталкивала. Вызывала смутное чувство ответственности. Но зачем ей она, та ответственность, на что ей зависимость, скованность? Каждый волен в своих поступках. Делай, что нравится.

Привязанность мужа представлялась дочери Нур-Саида излишне упорной, опасной, суровой. Жить мешала, как хворь. Беспокоила, точно в сердце заноза. Хотелось вынуть занозу, кинуть прочь.

Это свершилось.

– Сыграть на дутаре, спеть?

– Не хочу.

– Рассказать о багдадской плутовке Голе-Мухтар? Вы любили слушать о хитрых ее проделках.

– Не хочу.

Адаль встревожилась.

Тощая, носатая, с узкими губами, седая, она сердито косилась на госпожу глубоко запавшими нечистыми глазами. Что творится с хозяйкой? «Не хочу, не хочу, не хочу». Плохо. Очень плохо. Пока ханум хочет, есть возможность ей угодить, получить весомую награду. А так? И от Гуль подачек не жди, и щедрый Бейбарс не кинет полушки.

Что за жизнь без желаний?