Черная заря

— Конечно, легче, только хуже. Шнурки рвутся, но их можно и проволокой зашнуровать. Но к ним еще носки полагаются, а в носках ноги сильно потеют, да и протираются они быстро, не напасешься. Потом, песок, пыль в них попадают, от этого мозоли, грибок, короче, одни проблемы. Так что лучше сапога военная наука пока еще ничего не придумала — портяночку сухим концом перемотал, и снова ходок, ни вода, ни грязь — все побоку. У тебя какой размер?

— Сорок второй.

Прапорщик вытащил из кучи ботинки сорок второго размера.

— Держи, сандалии сделаешь — носы оставишь, пятки обрежешь, отличные шлепанцы получатся. Будешь в свободное время по полку ходить.

Они вышли из душной складской палатки. Прапорщик указал рукой в сторону пустыни.

— Смотри, видишь, пустыня загуляла, после обеда тут ни черта видно не будет. Пока. — Он скорым шагом пошел к другой палатке.

Над пустыней поднимались языки песка, плотной пеленой покрывая барханы, а в воздухе над полком веял приятный чистый ветер, без намека на песчаную бурю. Андрей, держа в руках сапоги и ботинки, пошел обратно. Из-за первой же палатки ему навстречу вывернулись два виноватых лика Горчака и Шестака.

Андрей, глядя на этих бывших аморальных, но теперь прозревших типов, сказал:

— Исповедовать не буду, а грехи уже отпустил. — Он протянул Горчаку сапоги: — Тебе подарок от начсклада к Дню Парижской коммуны, держи, выстрадал. Ты, Микола, как на дембель придешь, сразу в драматический кружок запишись, в тебе Гамлет загибается.

Довольный Горчак, приняв дорогой подарок, качнул головой и сказал:

— Ни-и-и, шо вы, я на Гамлета не гожуся, я ж добрый, разве ж я смогу эту, как ее там, Дездемону придушить?!

Андрей махнул рукой и засмеялся, подавая Шестаку ботинки:

— А это вам исправительная работа — сандалии мне сварганите. Ясно?

— Так точно! — ответили они хором.

Шестак, взяв ботинки и потирая ладони, сказал Горчаку:

— Ну, Микола, подставляй горб!

Горчак повернулся к нему спиной и наклонился. Шестак, запрыгнув ему на спину, объяснил ситуацию:

— Мы поспорили, если вы нас сразу простите, то Микола меня до палатки покатает. Поехали, Савраска! Давай рысцой!

Горчак, с седоком на спине, повернулся к Андрею и спросил:

— Товарищ старший лейтенант, а когда же день этой самой коммуны?

— Хрен его знает! — ответил Андрей и пошел дальше.

Шестак, обогнав его, с воплями и свистом, размахивая ботинками и сапогами, поскакал на Горчаке к палаткам, но потом спрыгнул на землю и побежал в сторону дороги, восклицая на бегу:

— Гляньте-ка, кто идет! Орешин вернулся! Серега!

Андрей увидел вдалеке бойца, идущего в их сторону. Кисти его рук были перебинтованы. Он вслед за Шестаком и Горчаком тоже побежал ему навстречу.

Орешин приложил перебинтованную ладонь к виску:

— Товарищ старший лейтенант, рядовой Орешин прибыл…

Они не дали ему договорить, по очереди обнимая его, осторожно поднявшего кверху перебинтованные руки.

Аккуратно сняв вещмешок, он передал его Шестаку и сказал:

— Подлечился. Больше в госпитале лежать не захотел, надоело. С попутной колонной добрался. Мне там, — он указал на вещмешок, — врачи мазей и лекарств наложили. Тут долечусь, при санчасти. А нового бэтээра во взвод еще не пригнали?

— Нет, Сережа, пока не пригнали, но пригонят. Куда денутся! — ответил Андрей. — Тебе еще долечиться надо, нарулишься еще! — Андрей радостно обнял его за плечи.

— А про остальных из госпиталя ничего не слышно?

— Пока ничего, ждем письма. Пошли к нашим! — сказал Шестак.

Палатка вмиг заполнилась ликованием бойцов, тискавших Орешина в объятиях. Андрей отозвал Шестака и строго сказал:

— Я думаю, что Орешин, кроме лекарств и мазей, еще кое-что из госпиталя привез. Вертолетчики наверняка снабдили его в дорогу, — он щелкнул пальцем по кадыку. — Смотри, только перед отбоем и чтоб все тихо было, понял?

Шестак понимающе кивнул.

Андрей ушел, оставив бойцов.