Чернее ночи

Около полудня к нам приехал господин Николаев, в последнее время часто бывавший у баронессы вместе с Никольским. Баронесса отдала ему зеленый атташе-кейс и еще какой-то желтый конверт. Когда господин Николаев покинул виллу, она сразу же вызвала начальника своей охраны Салеха, и Салех с несколькими охранниками куда-то уехал на «шевроле» баронессы. Потом от охранников я слышала, что они сопровождали господина Николаева до русского посольства и что им было приказано охранять его до той минуты, когда он переступит порог посольства.

С целью предотвращения утечки информации Мэри Гонзалес пришлось ликвидировать. Фелиция».

Профессор неодобрительно покачал головою — он не любил грязной работы, хотя считал, что избежать ее в деле, которым он занимался, практически нельзя.

Он перевернул шифрограмму вниз текстом и взялся за следующий листок.

«Наблюдатель номер четыре сообщил, что в интересующий нас день господин Николаев чуть позже полудня подъехал к проходной русского посольства, сопровождаемый темно-синим «шевроле» баронессы Миллер, и поспешно вошел в проходную с зеленым атташе-кейсом. Через полчаса он вышел из посольства уже без кейса и отправился, можно полагать, домой. Однако примерно через час вернулся в посольство и покинул его уже с привозившимся им ранее зеленым атташе-кейсом. Примерно через неделю он опять отвез кейс в посольство и по настоящее время оттуда его не забирал. Фелиция».

Профессор сдвинул брови: вести из Бейрута не радовали. Если коллекция Никольского уже в советском посольстве, для него, Профессора, она безвозвратно утеряна. Конечно, материала по Азефу у него хватает и так — публикаций по этой теме было в 20-х годах немало, интересных и разнообразных, и теперь, конечно, просто позабытых. Есть и копии кое-каких архивных документов...

Но, поймав себя на стремлении успокоиться, он возмущенно фыркнул: реальности, какая бы она ни была неприятная, надо смотреть в глаза — потеряно многое, очень многое, потеря и моральная, и политическая, и финансовая. В коллекции Никольского наверняка должны быть оригиналы документов малоизвестных или неизвестных вовсе, ценных и в научно-историческом плане, и как раритеты — на лондонском аукционе фирмы «Сотбис» за них отвалили бы немалые деньги. Но главное — вдруг там сохранились списки агентов Герасимова, вышедших, подобно Азефу и Малиновскому, на высокие, а то и на высшие посты и роли в российском революционном движении! В то, что Герасимов уничтожил формуляры и списки своих самых ценных агентов, Профессор не верил, не хотел верить — слишком умным, предусмотрительным и дальновидным был Александр Васильевич!

При этой мысли на душе стало немного легче, но главное сейчас было не поддаться панике, не опустить руки, действовать и только действовать! Интуиция подсказывала ему, что еще не все потеряно, что хоть один, пусть даже самый маленький шанс, но остался, и его надо использовать.

Он нажал кнопку интеркома и, услышав ответ начальника шифровальщиков, попросил его зайти.

* * *

...Кровавое воскресенье января 1905 года чуть было не смешало все планы Азефа. Даже его дисциплинированные, приученные к беспрекословному подчинению боевики заволновались, как охотничьи псы, почуявшие близкую добычу. Ситуация развивалась так, что теперь можно было бы поставить вопрос и о покушении на царя, перед дворцом которого несколько часов шла кровавая бойня. Если уж даже священнослужитель Георгий Аполлонович Гапон призывал в своих воззваниях: «Берите бомбы и динамит — все разрешаю! У нас нет больше царя!» — то цареубийство ставила на повестку дня сама жизнь.

Но без разрешения «генерала БО», без его указаний ни Савинков, ни Боришанский, ни даже Макс Швейцер менять утвержденные им планы не решались. Ждали, что в такой горячий, выгодный для террора момент Иван Николаевич примчится в Россию и возглавит готовых на все боевиков, отправляли Азефу в Париж призывы — немедленно приехать и «ковать железо, пока горячо», но ответом было молчание. Какие только мысли не приходили в горячие головы возбужденных событиями боевиков, какие только версии они не выдвигали, какие предположения не рассматривали, чтобы оправдать молчание своего кумира, этого «сурового террориста», «непреклонного революционера», как они влюбленно называли его между собой; никому, ни единому человеку не пришла мысль, что «генерал БО» просто трусил, просто боялся покинуть свое безопасное убежище в Париже и ринуться в кровавый хаос, охвативший было тогда Россию, начинавшую свою первую революцию. Охранка свирепствовала, в нее должен был вот-вот вернуться такой ас политического сыска, как Зубатов. После того, как его «рабочее движение», возглавляемое Гапоном, Шалевичем и Вильбушевичем, скомпрометировало себя связями с полицией и позорно провалилось, а политический сыск доказал свою беспомощность, в коридорах высшей власти вновь вспомнили слова покойного Плеве: «...вся полицейская часть, т. е. полицейское спокойствие государства в руках Зубатова, на которого можно положиться!»