Чернее (СИ)

-- Мой Аполлон!-- взревела я и бросилась к входной двери. -- Я его найду!

-- Кто? -- Мамины очки аж подпрыгнули.

-- Аполлон! -- ответила я, натягивая сапоги. -- Самый красивый бог. Мой самый любимый медведь. А тот большой, надутый,-- это Зевс.

-- Этот плюшевый -- Аполлон? -- Мама просто не могла сдержать смех. -- Ха-ха-ха! Ой, я не могу!

-- И ничего смешного! -- Я топнула ногой.

Мама продолжала смеяться.

-- Да ну тебя!

Я выскочила на улицу и принялась искать своего Аполлона. К счастью, он упал прямо под балконом, и его еще никто не подобрал и не затоптал сапожищами.

Я прижала к себе своего мишку. Теплый, мягенький, коричневый. Как его можно не любить?

Но мама смеялась даже тогда, когда я вернулась домой.

-- Аполлон! Ой, не могу.

Честно говоря, моя мама редко смеялась, это плохо сочеталось с ее суровой набожностью, но в тот день она прямо-таки вся извалялась в веселье. Я же, надутая, сидела в углу со своим Аполлоном. Кстати, красивая брошка с камешками осталась там, на улице, видимо, отстегнулась как-то. Но любимый был жив-здоров, это главное.

-- Почему он до сих пор не внес правку?

-- Может, запил, -- говорит Влад спокойно, лишь слегка грустновато.

-- Да вы что?!! Нам же завтра сдавать макет!!!

Влад выбрался из-за стола (а с его большим животом это было не так уж легко) и пошел в сторону нашей импровизированной кухоньки, где на маленьком столике стояли чайник и микроволновка.

-- Хотите бутерброд с паштетом?

-- Нет, спасибо.

Я сижу, гипонтизируя экран. Когда же чертов верстальщик пришлет макет? Уже поздний вечер, а мне надо проверить, как он внес правку, еще раз сверить выходные данные...

Просматриваю промежуточный вариант макета.

-- Тупица! -- Я не могу сдержать гнев. -- Как я не заметила! "Восточно-европейский" через дефис! Как, откуда?

Влад подходит ко мне так близко, что я вижу хлебные крошки на его свитере.

-- Люда! -- Он примирительно кладет мне руку на плечо. -- Ну чего вы так? Позвоним верстальщику, скажем, что нашли ошибку, попросим исправить, а заодно разберемся, пьян он или нет...

Он достает мобильный и набирает номер.

Я отчаянно анализирую, почему так вышло -- откуда в моей работе и ошибка?

-- Наверное, тут первоначально был перенос, а потом, когда текст подтянули... Черт, ну что же я за овца! Была же уже одна сверка!

Верстальщик взял трубку. Я слышала, как он на том конце бросил:

-- Не могу говорить, потом перезвоню.

Влад сел рядом со мной.

-- Мы сегодня этот макет не сдадим! -- с отчаянием воскликнула я. -- Уже семь часов! А еще надо все тщательно сверить! Вдруг там еще где-то вылез такой дефис! И как я, балда...

-- Люда, почему вы так ненавидите себя? -- Влад посмотрел на меня пристально-внимательно. И я на него так же внимательно посмотрела. Лицо его всегда пряталось от меня в смешной, косматой седовато-рыжеватой бороде, а теперь вдруг выплыло: светло-серые глаза, крупный нос в тонких красных прожилочках, родинка в уголке левого глаза, пухлые губы, прикрытые усами.

-- А почему у вас красные черточки на носу?

-- Ну Лю-юда! -- Он громко и открыто засмеялся. -- Святая непосредственность! Это капилляры просто так расположены, наследственное! А вы думали, я жуткий пропойца вроде нашего верстальщика Миши?

-- Нет! -- Я смутилась. -- Нет, ну вы что! Я не должна была спрашивать! Простите! Я такая дура!

-- Ничего, я уже к вам привык! Только теперь и вы мне ответьте: за что вы себя так ненавидите? Ну?

-- За то, что уехала, -- тихо сказала я и почувствовала, как преодолеваю словно бы какое-то внутреннее сопротивление, не слишком сильное, но ощутимое -- отталкиваюсь от берега и начинаю плыть...

-- Уехала... откуда? Иди сюда, -- он приобнял меня.-- Вот так. Что случилось?

-- У меня была бабушка, она умерла. А отец спился. Он был там совсем один. Сперва бабушка смотрела за ним, потом он -- за ней. А потом она умерла. И он начал пить. А мама с ним в разводе. Она не могла помочь. А если бы я не уехала...

-- Ты ничего не изменила бы, ты же знаешь. Вон наш Миша -- как твой отец. Пьет и пьет. Мы ему работу подкидываем, тащим-тащим, а он что? Пьет... И жена его пыталась вытащить, и мать покойная -- ничего...

-- Я понимаю...

-- Людочка! -- Он говорит это так, как будто смягчив это имя теплым тоном, его можно приложить к больному сердцу, как компресс. -- Не надо себя ненавидеть!

-- Я бы хотела...

Его свитер пахнет всякой-разной сегодняшней-вчерашней-позавчерашней едой и немножко потом, и я слышу, как стучит его сердце, размеренно, спокойно, удар за ударом, как будто идет кто-то большой и уверенный в себе, никуда не торопясь, ничего не боясь, потому что велик, потому что огромен, потому что -- бог.

Он начинает гладить меня по щеке, легонечко так, и я поражаюсь, как это такая огромная рука -- и такая нежная... Мне ужасно приятно, но я начинаю беспокоиться -- как это, как -- ведь это уже не совсем по-дружески, это уже что-то другое... А он легонько касается кончика моего носа, и снова палец поднимается вверх, к переносице, а потом спускается на щеку...

-- Надо себя любить! -- тихо говорит он. -- И вас будут любить другие! Будут любить мужчины...