Черниговцы. Повесть о восстании Черниговского полка

— Мы имеем своих людей во всех гвардейских полках и в морском экипаже, — сказал Рылеев с довольным видом, расхаживая по-прежнему взад и вперед. — Это все народ решительный, готовый жертвовать собой. Жаль, молоды очень и в чинах небольших. Я надеюсь на вас, князь, — закончил он, остановившись и глядя на эполеты Трубецкого с детской улыбкой.

Трубецкой, находившийся под обаянием южных впечатлений, нашел все превосходным.

— На вашу отрасль я надеюсь, Кондратий Федорович, — сказал он, крепко пожимая руку Рылееву. — А что касается высших чинов, то они присоединятся, как только увидят нашу силу. Шипов, например. Он, правда, давно отошел от общества, но, когда понадобится, окажет содействие. Препятствовать, во всяком случае, не станет… Ведется ли у вас, однако, подготовка солдат? Сергей Иванович действует очень хорошо через старых семеновцев. У него есть своя солдатская отрасль во главе со старым семеновцем Малафеевым. Я знаю этого Малафеева — человек решительный, убежденный. И предан Сергею Ивановичу всей душой…

Рылеев улыбнулся.

— И у нас делается кое-что по этой части, — сказал он.

Глаза его загорелись и голос зазвенел, когда он начал декламировать песню, сочиненную им для распространения среди солдат:

Ах, тошно мне
И в родной стороне;
Все в неволе,
В тяжкой доле,
Видно, век вековать?

Долго ль русский народ

Будет рухлядью господ,
И людями,
Как скотами,
Долго ль будут торговать?

Кто же нас кабалил,

Кто им барство присудил,
И над нами,
Бедняками,
Будто с плетью посадил?

По две шкуры с нас дерут,

Мы посеем, они жнут;
И свобода
У народа
Силой бар задушена.

А что силой отнято,

Силой выручим мы то.
И в приволье,
На раздолье
Стариною заживем.

Нас поборами царь

Иссушил, как сухарь:
То дороги,
То налоги
Разорили нас вконец.

Уж так худо на Руси,

Что и боже упаси!..

Трубецкой слушал и кивал одобрительно.

— Прекрасно, прекрасно!.. — говорил он.

Уходя, он обнял Рылеева и сказал:

— Вижу, что у вас все в отличном порядке, о чем не премину известить Сергея Ивановича. Будем действовать вместе — и успех обеспечен.

«Сколько огня в этом человеке! — подумал он, садясь в коляску — Он и Муравьев — вот душа нашего дела».

…Смерть Александра I застала тайное общество врасплох и опрокинула все первоначальные расчеты. Фельдъегерь привез это известие 27 ноября, в двенадцатом часу дня, а в три часа гвардия уже присягала новому императору Константину I. Надо было что-то предпринять немедленно, еще до приезда Константина, который сидел наместником в Варшаве, или же отложить восстание на неопределенное время.

Константин не показывался в Петербурге уже двенадцать лет. Он известен был своим крутым нравом. Из всех сыновей Павла он наиболее походил на отца. Он был деспот и при этом чудак. Его воцарение не обещало ничего хорошего.

Прошло несколько дней, и в городе пошли странные толки. Говорили, что Константин отказывается от престола в пользу брата Николая, который на семнадцать лет моложе, и что это давно уже было решено между ним и Александром. Рассказывали еще о каких-то документах, хранящихся в Успенском соборе в Москве и подтверждающих отречение Константина, но что это за документы, никто не знал.

Не знал этого и сам Николай. Александр только на словах предупредил его, что он будет его преемником и должен готовиться к императорскому трону. Николай скромно отказывался, ссылаясь на свои слабые способности, но внутренне обрадовался несказанно, почти до восторга. Повинуясь приказу старшего брата, которого он называл «благодетелем», он усердно принялся «готовиться к императорскому трону», то есть муштровать порученную ему гвардейскую бригаду и наводить порядок, нарушенный, как ему казалось, трехгодичной войной: дисциплина расшаталась, подчиненность исчезла, офицеры запросто, по-дружески обходятся с начальниками и — о ужас! — появляются в обществе во фраках. Он стал истреблять этот вольный дух: в офицерах — грубыми ругательствами, в солдатах — палками и шпицрутенами. Нравится ли это его подчиненным или нет, об этом он не заботился. Офицеры и солдаты одинаково были для него людьми-куколками: одни понаряднее, другие попроще — вот и вся разница. Ему и в голову не приходило, что эти люди-куколки могут иметь свои мысли, чувства и настроения. Он судил так о других потому, что и сам — высокий, прямой, со стальными глазами навыкате, затянутый с утра в парадный мундир — был не что иное, как бездушная кукла.