Чернила под кожей

Мне нужно было проткнуть его ножом. Я прятала один под своим матрасом, но каждый раз мне не хватало духу его достать. Но он такое заслужил. И нам было бы лучше финансово, если бы я его убила. Потому что мама получила бы все его имущество, наверно. А с деньгами на хорошего юриста я не попала бы в тюрьму. Может, к психиатру. Я не сильно в законах разбираюсь, но разве самозащита или нежелание-быть-изнасилованной — не смягчающие обстоятельства?

Я официально поменяю имя, как только мне стукнет восемнадцать. Друзья называют меня Цес. В старой школе кто-то пытался звать меня Фран, но я не откликалась. Меня зовут почти как папу, только через «це», не через «си». Таким он властным был. Мама хотела назвать меня Кейтлин. Мне нравится. Мне подошло бы быть Кейтлин. Как бабуля Кейт, земля ей пухом. Или Кэт, как «кошка» по-английски. Тоже подойдет. Есть сказка про кота, который гулял сам по себе. Я бы хотела быть Кейтлин, девушкой, которой никто не нужен. Никто, кроме меня самой. Не так сильно, как хочется, чтобы папа умер, но невозможно иметь все сразу.

Их используют в больницах для нейтрализации отходов, чтобы они не заразили кого-нибудь еще. Наши тела легко подвергаются болезням. Даже те вещи, что стерильны в теле, если их выпустить, несут на себе страх.

Перед сном я фантазирую. Представляю отца: он на приеме в кабинете доктора. Врачи нашли опухоль внутри его — в его репродуктивных органах, если быть точной. Ее нужно вырезать, так что ему придется принимать гормоны, чтобы не отрастить грудь и не облысеть. Но это происходит все равно. Еще его кусает крыса. Дикая крыса. Ее укусы словно яд, грязные ужасно. Вполне могут убить. Будешь умирать в агонии. Папа сам мне это рассказал, так что я знаю, что он об этом знает. Ожидание усиливает ужас. Пусть он боится, пусть чувствует беспомощность, запертый в теле, которое пожирает его изнутри.

Хочу автоклав для людей и мыслей. Через давление очищать себя. Возродиться, словно феникс, из девушки, что я сейчас. Я стану совершенно другой женщиной, независимой и неуязвимой. Печаль и ярость, что росли внутри, забудутся, как вчерашний сон.

Я сплю самым глубоким сном на свете. Такие сны бывают в детстве после полного приключений дня. Наверно, я храплю всю ночь. Нос все еще не дышит, воздух залетает через рот, а это громко. Лицо горит, я чувствую всю плоть под кожей, внутренности костей, полости в щеках, в носу, во лбу. Их не ощущаешь, когда они пусты.

Я готова пройти сквозь пламя, чтобы стать такой, содрать всю кожу, танцевать на раскаленных углях или на стекле, как героини в сказках. Хочу переписать весь язык тела, стереть напряжение и отвращение в костях.

Нам нужна помощь. Финансовая и другая. Маме больше, ведь если она вдруг перегорит и, например, уедет куда-то на недели, я окажусь одна, а я не знаю, насколько это безопасно. Если обо мне некому будет заботиться, станет мне лучше или хуже? Может, я спрячусь в себе и стану жить в грязи, как делала она.

Я ей нужна, мне нужна она. И я не знаю, чья нужда сильнее, потому что ни одна из нас не умеет быть нормальным человеком. Но мы друг друга дополняем.

«Люблю тебя, — говорит она порой, поглаживая мои волосы. — Цес, люблю тебя. Теперь все будет хорошо».

Мне кажется, она произносит это больше для себя.

Считается, что психологические шрамы у людей только внутри. Это не так, вам скажет каждый, кто паникует при определенных звуках или запахах. Чувства и память друг другу помогают, связывают вещи меж собой.

Чтобы облегчить грех, нужно раскаяться, потом сказать об этом вслух, потом вину загладить. Мне кажется, секс с Томом — это мое раскаяние, но отпущения я еще не получила. Может, оно придет с любовью — настоящей. Но иногда считают, что покаяние — это акт лишения. Что-то тяжелое и трудное: поститься, спать прямо на полу, окунаться в воду раз за разом, пока едва не захлебнешься. Я могу попробовать такое, да и пробовала, на самом деле. Как-то раз пыталась не есть неделю. Продержалась день, а на второй объелась куриным пирогом из магазина. Но я попробую еще раз до конца, если точно буду знать, что это поможет, очистит от греха.