Чернильный ангел

— Так что... поздравляю, — от души сказал я. Измученный борьбой, я и тут подозревал поначалу подколку, подковырку... но раз он со мной простодушен — я тоже. — Приезжай, выпьем! — сказал я вполне искренне. А что? И выпьем! Должен же я быть когда-то и буйным!

Вытирая пот, я вышел на улицу... Слава Богу — живой!

И тут я увидел, что по переулку, бодро переставляя тоненькие ножки в розовых тапочках, поднимается жена с кошелкой в руке.

— Ты что? В магазин никак собралась?

— А как жы! А как жы! — радостно проговорила она.

...И больше я про это лето — теперь давно уже минувшее — ни черта не помню!

Финиш

Немножко помню только день отъезда — и то лишь в силу его необыденности, особливости.

Жена, радостная, пришла с базара:

— А я насчет машины договорилась, уезжать!

— ...На когда? — вымолвил я, отрываясь от машинки.

— А на сегодня! — лихо ответила она.

Она давно уже рвалась в город, тосковала по городской квартирке. Говорила, мечтательно зажмурясь:

— Неужто я на моей кроватке буду спать? И на моей кухоньке готовить?

— Будешь, будешь, — говорил я. — Но здесь вроде неплохо?

— Тебе везде неплохо! — обижалась она.

Это верно. Неплохо везде. А кому где-то плохо — тому плохо везде.

Она стала, подставив табуретку, скидывать со шкафа клетчатые баулы, главный инструмент «челноков».

— Какая-то я проныр-ливая! — довольная, проговорила она.

— С кем ты договорилась хоть? — смотрел я на нее.

— С нашим Битте-Дритте... с кем же еще? Встретила на рынке его — и договорилася!

Прям летала от счастья!

— Ну что... уезжаем, я слышал? — улыбаясь, вышел отец.

Мы посмотрели в окошко... Все пожелтело, пожухло. Пора.

— Да, — сказал я ей, пытаясь перестроить свои мысли на городскую жизнь. — С Битте-Дритте договориться — большая удача!

Долго он хорохорился перед нами и, даже когда закончил наконец реставрировать свой «хорьх», вывезенный им из Германии и предназначенный, как он уверял, лишь для высшего командования... долго отказывался на нем ездить. Тем более невозможно было даже заикаться о поездке на «хорьхе» в город.

— Да там все с ума сойдут, постовые застрелятся, если я на «хорьхе» в город приеду! — хвастался он.

— Пообещала кое-что ему! Проныр-ливая я! — хвасталась жена.

Что, интересно, она ему обещала? — разволновался я.

— На когда договорилась-то? Собраться-то хоть успеем? — строго спросил я.

— Думаю, сто раз успеем! — проворчал отец.

И фактически оказался прав. Сто не сто — но два раза подряд мы успели упаковаться — первый раз наспех, второй раз — более тщательно.

— Ну что? — Запыхавшись, я присел на громадный бельевой узел. — Где твой... ездок?

— А вон он, — беззаботно сказала Нонна. — У Надюшки своей торчит!

Так... И сколько же он там проторчит?

На всякий случай я заглянул в гараж: может, главные приготовления уже позади? Но «хорьх», как и прежде, был задвинут в дальний угол гаража. Голый по пояс Оча — с боевым шрамом на груди, оставшимся на память, — мыл из шланга бетонный пол.

— Битте говорил тебе чего-нибудь... про сегодня?

— Что он может? Бэздэльничает, как всегда!

— Ясно.

Перейдя переулок, я открыл калитку Надюшки, которую Битте когда-то в порыве вдохновения всю изрезал узорами.

Хозяйка сидела в широком кресле, сделанном под старину, полностью заполняя его своими манящими формами. Кресло это ей доставил опять же пылкий любовник, когда он блистал в театре в роли монтировщика.

Битте-Дритте гордо расхаживал перед ней, однако полного счастья у них не было. На низенькой скамеечке у ее ног сидел Савва в пятнисто-болотистой форме (приступил уже, видно, к работе?) и огромным десантным ножом задумчиво строгал прутик, явно намекая на то, что прутик — это так, проба лезвия! Да, сложный завязан узел! Кровосмешение часто чревато кровопролитием!

Савва пренебрежительно отбросил прутик (да, лезвие острое!) и уставился своими мутными очами на негодяя.

— Если уж ты живешь... с ней! — прохрипел Савва (слово «мать» прозвучало бы тут кощунственно — Савва это ощущал). — Так и переезжай сюда, со всем хозяйством... вещи перевози! А так... — Савва подобрал другой прутик и зловеще начал стругать.

— Какие у меня вещи? Все вещи — ... да клещи! — хорохорился Битте.

— Да где у тебя клещи-то? — любовно глядя на Битте из глубин кресла, проговорила Надюшка.

Поняв в очередной раз, что эту преступную связь не разрубить никаким кинжалом, Савва резко, мускулисто поднялся со скамеечки, мастерски сунул нож в ножны и, гулко стукнув калиткой, ушел.

Да, уже осеннее эхо! Все голое вокруг.

— Ты лучше вон... делом займись! — указала Надя в дальний угол двора. — Давно ему говорила: зачини сетку! — Ко мне повернулась: — Так нет, дождался! Вот в такую дырку, — она сложила колечком пальчики, — хорь пролез... ну прямо как червяк просочился, — и двух кур задушил! А этот все... красуется! — снова влюбленный взгляд на Битте. А говорят, не существует больше любви!

— Какой хорь? Я с людьми на сегодня договорился! — сурово проговорил Битте, кивнув на меня.

Надюшка махнула пышной и все еще красивой рукой.

— Давно этого раздолбая в шею бы выгнала, — доверительно сообщила она мне, — если бы он по ночам со мной такое не вытворял!..