Чернильный ангел

На остановке Нонна вдруг застряла возле нищего — довольно молодого, спокойного, наглого, выглядевшего, во всяком случае, здоровее ее.

— Счас автобус уйдет! — тащил ее я.

Она кивнула и стала лихорадочно рыться по кармашкам.

— Сейчас... извините! — улыбнулась она нищему.

Тот спокойно ждал.

Когда мы вошли наконец в наш палисадник, я увидел над оградой огромную мохнатую башку с выразительными, страдающими глазами.

— Привет, Анчарик! — Она подняла ладошку.

Анчарик взвыл. Будто бы знает, где она была!

— Здравствуй, мила моя! — радостно приветствовал ее батя, после чего вернулся к работе.

— Ладно. Ложись отдыхай! — Я показал на диван. — Я все сделаю... Быстросуп, в пакетах.

— Нет. Я все сделаю! — твердо проговорила она.

— Плохо мы без тебя жили, плохо! — смачно грызя хрящ, повторял батя. — Плохо! — с удовольствием повторил он.

Почему так уж плохо? Я даже обиделся. И Настя старалась, и я, и он сам... Так просто говорит, из упрямства!

— Он просто думает, что теперь будет жить хорошо! — шепнула Нонна, кивнув на кастрюли.

Ох, вряд ли. Пока готовила все, устала, снова провалились щеки, глаза... Испарина на лбу... Зря батя так радуется.

— А чего вы арбуз не ели? — бодро проговорила она. Приподняла срезанную часть над бледным, незрелым арбузным чревом. — О... какие-то мошки завелись! — сказала она радостно. И как оказалось, то были неосторожные слова.

— Дрозофила мелеогастер! — проскрипел батя. Внимательно и с сожалением оглядел обглоданную кость, положил на тарелку. — Фруктовая мушка!

Долгая пауза, предвещающая еще более долгую тираду.

— Великий генетик Морган... — Он поднял палец и застыл многозначительно.

Очень трудно подстроиться к его ритму. Нонна откинулась на спинку стула, закрыла глаза. Неужто он не усвоил до сих пор, что его медленные, обстоятельные, скрипучие лекции почему-то утомляют ее, выводят из себя? Неужто не заметил? Или — назло? Отстаивает свои права, свои свободы?.. Но зачем же перед ней? Она-то чем виновата? Просто не выносит этих тягучих лекций, особенно во время обедов, которые она нам готовит все с большим для нее трудом! Неужто он не чует? Скорее, может быть, она послушала бы что-то о еде, которую она приготовила с такими усилиями? Или для него еда — это нечто недостойное разговора? При его-то аппетите!

— ...именно с помощью этой мушки... — потрогал рукою бок чайника, неторопливо налил. — Он сделал величайшее!.. Величайшее открытие!

Пауза. Громко прихлебывает чай.

— На ее примере он впервые в истории человечества — определил карту генов: как разные гены размещаются в хромосоме! Отбирал мутационные, уродливые особи...

Среди этих почти невидимых крохотулек, больше похожих не на живые создания, а на рябь в глазах, которая вот-вот должна исчезнуть?

— Уродливые особи! — аппетитный, громкий хлебок из кружки. — Ну там... с загнутыми крылышками! У всех прямые — а он находил загнутые!

У этих невидимок?

— Или другое брал — с опушенным брюшком... У всех — голые брюшки, а он находил опушенные...

Да, явно не торопится... Хорошо встречает ее из больницы!

Громкий прихлеб.

— И скрещивал их, — громкий прихлеб. — С нормальными особями!

Свечечку держал — при спаривании этих... песчинок?

— И рассаживал по пробиркам... Почему дрозофила? — вперился взглядом в меня. — Потому что у нее самый быстрый срок воспроизведения потомства... Десять дней. Через десять дней можно уже видеть, что произошло. Сколько процентов получило опушенное брюшко... А значит...

Уже сейчас можно видеть, что произошло: Нонна почти без сознания!

Это он нарочно? Или просто привык, пусть даже со скрипом, но доводить каждую мысль до конца?

Нонна вдруг поднялась, закрыв ладонью глаза, и, покачнувшись, ушла в темную комнату.

Я кинулся за ней. Она сидела на диване, отчаянно зажмурившись.

— Извини, — тихо сказал я.

Лицо ее разгладилось, но глаза не открывались. Помедлив, она подняла ладошку, что, видимо, означало: ничего!.. все в порядке!.. я сейчас. Разгоряченный, вернулся я к бате.

— Неужели ты — ученый, наблюдатель — не заметил еще, как на нее твои лекции действуют?! — вскричал я.

— А почему это? — воинственно произнес батя.

— Не знаю — почему! Тебя просто результат не убеждает? Обязательно надо рассказать — почему?! Теория нужна?! Ну так мы не доживем... до твоей теории!

Мы яростно глядели друг на друга.

— Я думал об этом, — заговорил наконец отец. — Видимо, объяснение такое: это нужно мне. Должен я чувствовать, что не совсем старик. Чувствовать еще свое упрямство... если не правоту. Побеждать кого-то должен... если не убеждать! Конем еще себя ощущать... хотя бы с вами. Па-ны-маешь? — Виновато улыбаясь, он взял меня за запястье.

— С ней-то зачем? — сказал я. Мы посмотрели в сторону комнаты.

— Эх, товарищ Микитин! — произнес он свою любимую присказку. — И ты, видно, горя немало видал! — Он полуобнял меня за плечи.

— Хорошо! — Я вывернулся из его полуобъятья. — Если ты побеждать хочешь — побеждай меня!.. Слабо?

Мы, улыбаясь, смотрели друг на друга. Послышались легкие шаги, и вошла Нонна. Села.

— Извините, — проговорила она. — Я виновата. Все будет в порядке.