Чернильный ангел

В блаженстве, вытянув ноги, я посидел на скамейке, погрелся на солнышке. Заслуженный отдых. Но надо вставать и идти! Устал? Ведь день только начался! Ждет уже следующий объект. А ждет ли? Я встал, огляделся... Хоть бы пейзаж запомнить, а то потом и не докажешь себе, что было лето! Во всех садах шикарные цветы — кроме, разумеется, нашего.

Так. Я отпечатал картину в мозгу... Это я как бы отдыхаю на даче.

Батя писал не поднимая головы. Не реагирует. Никакой реакции! Но постепенно я додул, что это отсутствие всяких реакций и есть реакция, причем довольно резкая. Мол, вам на меня плевать — и мне на вас тоже!

Неслабо. Остается и мне уйти в себя. Но не стоит. Все равно за обедом (который, видимо, мне предстоит готовить) мы помиримся. В крайнем случае — за ужином. Поэтому не стоит занимать мрачностью день. Помиримся с ходу.

Я с громким дребезжанием подвинул к его круглому столу второй стул, уселся. И положил руку на рукопись. Он испуганно вскинул глаза.

Похоже, я все сочинил про него: он действительно ни о чем постороннем не думал, все забыл. И сейчас удивился: чего это я?

Постепенно в его глазах проявилось узнавание: а... вот это кто? И что же?.. Минута близости отца и сына?.. Ну давай. Только недолго! — не удержавшись, он кинул взгляд на часы. Да, крепок батя — ничем его не собьешь!

— Что... уехала Настя? — проговорил он.

Мол, раз хочешь о душевном — давай.

— Уехала.

Мы вздохнули. И у меня мелькнула мысль о работе: надо бы прощание с Настей записать!

Нет уж! Сиди! Общайся! Должны мы хоть когда-нибудь с ним по-человечески общаться? Или нет? Батя нетерпеливо заерзал. Слегка шутливо я вытянул ручку из его пальцев... ну и ручка, все пальцы его в чернилах!

Мы, улыбаясь, смотрели друг на друга... И что?

— Может, на лодке покатаемся? — брякнул я.

И тут же чертыхнулся про себя: на лодке? в рабочее время? Ну и чушь! Ничего глупее не мог придумать? Кроме того, пора бы понять из последних событий, что катание на лодке, как правило, ни к чему хорошему не приводит.

Точно такую же мысль я прочел и в глазах у бати: ничего глупее не мог?!

...Глупо, но надо!

— Вставай! — скомандовал я.

Отец греб мощно, размеренно, но — я почти уверен — не знал, где он находится и что делает. Да, трудно перебить привычный поток мыслей даже резкой сменой обстановки. Он думал о своем, научном. Я — о своем. Точней, о своем я пытался не думать. И, вольготно развалясь на корме, на берег даже не оглядывался: а ну его! На дальнем, песчаном, крутом берегу резвились, шлепали по воде, визжали. Справляли святую Аграфену как положено: купание с играми. Хорошо бы туда уплыть, оставив задумчивого отца в лодке. Но боюсь, он куда-нибудь врежется — вперед должен смотреть я.

Проплыли мимо первого острова. Какие чудесные на нашем озере острова — песчаные, с соснами. Когда мы сюда вселялись, я ликовал. Думал, что на этих островах буду проводить все дни! Ни разу не высадился!

Я оглянулся на берег. Пока все спокойно. На мосту Ужасов через Чернильный ручей ни души: ни гостей с Кавказа, ни словоохотливой почтальонши. Ура.

— Это не тебя там ищут? — проскрипел вдруг батя, указывая мощным своим перстом в берег.

— ...Где?! — Я затравленно обернулся.

На мостках, от которых недавно мы отчалили, стояла женщина, удивительно как-то не гармонирующая ни с летом, ни с озером... А с чем? В темном деловом костюме, в строгих очках она резко выделялась среди окружающей ее дачной расслабухи — ярких шортов, мелькающих полотенец. Из города явилась? За мной? Откуда же? — сердце заколотилось. Из мэрии? Из Управления культуры? Судя по ее облику, что-то в этом духе. Зовут? Понадобился, значит!

Отец подгреб к мосткам удивительно быстро — мог бы более тщательно изобразить упоение природой, но он на такие вещи не тратит сил. Стукнулись о доски. Придерживаясь о борт, я выпрыгнул. Отражая очками озеро, веселый летний разгул на водной глади, она неподвижно смотрела на меня.

— ...Попов? — строго проговорила дама.

Вот она, слава!

— ...Да.

— ...Вы что — совсем уже обнаглели?

— ...Пач-чему?

— Всем даете наш телефон!

— Чей?

— Звонят прямо к нам в ДРСУ, в приемную директора, требуют вас!

— ...И кто же?

— Понятия не имею!.. Говорят, чтобы вы срочно в больницу приехали — там что-то стряслось!

Автобус катил мимо песчаного косогора. Там, за розовыми соснами, уютнейшее Сестрорецкое кладбище — сухое, песчаное. Там лежит Зощенко — помню, я даже завидовал ему: хоть после смерти в хорошем месте! Потом появился замечательный памятник, и вот недавно — кто-то его разгромил. Зачем? Зощенко-то перед кем виноват? Да, и после смерти, оказывается, нет покоя!

Проехали!

Я ворвался в больницу, легко сдвинув загораживающего двери дюжего омоновца... здесь-то что охранять?

В палате ее койка в углу была пуста и аккуратно застелена. Я кинулся в ординаторскую. Отпахнул дверь — и обомлел. Рядом с Сашкой Бурштейном сидела Настя — обиженно надувшись, смотрела в окно. Сашка звонил куда-то по телефону.

— А... это ты. — Я посмотрел на Настю и повернулся к Сашке. — Ну что? — спросил я.

— Вот, Настя говорит, — кивнул Сашка, — что Нонну надо отсюда забирать!