Черно-белая радуга

Анна не ответила, чувствуя, что на дальнейшую беседу ей не хватит дыхания. Раньше ей казалось, что фобии люди придумывают сознательно, как особенность характера, позволяющую выделиться из толпы, и этим, в конце концов, усложняют свою жизнь, но после того как она не смогла однажды заставить себя зайти в серпентарий – не имея даже личного негативного опыта общения со змеями – ее мнение изменилось. Теперь она верила, что при всей иррациональности фобий они действительно способны доставить немало неудобств человеку, не умеющему справиться со своими страхами, и радовалась тому, что при ее образе жизни у нее так мало шансов столкнуться с предметом своего страха. Решительность же Миши вызывала в ней уважение.

Однако степень ее уважения немного снизилась, когда Миша согнулся у фонарного столба и выдавил: «Все… давай обратно… у меня сердце уже в горло сместилось».

– Но обратно нам тоже придется бежать, – припрыгивая на месте, ответила Анна. – Иначе пот превратится в лед.

– А-а-а… Теперь липосакция не кажется мне таким уж идиотизмом.

Домой они возвращались гораздо менее бодрым бегом и в полном молчании. Улицы уже заполнялись рабочим людом, который брел к метро в своей утренней хмурости, торопливо затягиваясь первыми сигаретами дня, не обращая внимания ни на себе подобных, ни на происходящее вокруг, и Анна почувствовала себя счастливой от того, что она не принадлежит к этой массе.

В Мишин офис они вошли в начале девятого.

Анна, едва оглядевшись, устало опустилась на стул, Миша же сразу включил ноутбук, залистал ежедневник.

– Мишка, я теперь есть хочу, – протянула Анна, растекаясь телом по столу.

– Поедим в обеденный перерыв, – с неожиданной строгостью ответил он и подвинул к ней телефонный справочник. – Смотри, что тебе нужно делать…

И он принялся подробно и нудно объяснять работу Анны, обращаясь к ней по полному имени. Она с удивлением наблюдала за его лицом, приобретшим вдруг чиновничью безжизненность, и даже глянула украдкой вверх, ожидая увидеть в углах кабинета камеры. Иного объяснения этой сухости, кроме как постороннее наблюдение за поведением Миши на рабочем месте, она придумать не могла. Наконец, он закончил объяснения и начальственно спросил: «У тебя есть вопросы?».

– Нет, – растерянно ответила Анна, хотя ей и хотелось спросить, почему он так неестественно ведет себя.

Миша внимательно послушал ее первые два звонка, сообщил ей, что она должна улыбаться, потому что собеседник чувствует улыбку и по телефону, и занялся своими бумагами. Почувствовавшая себя школьницей Анна пожалела, что она не курит и не имеет законной причины прятаться на лестничной площадке от сухого взгляда Миши хотя бы на несколько минут. Только вряд ли этот новоиспеченный начальник одобрил бы курение в рабочее время. Она с трудом подавила вздох, занесла полученные данные в подготовленную Мишей таблицу и набрала следующий номер.

Спустя несколько часов работы, показавшихся Анне такими же долгими и мучительными, как часы ожидания в провинциальном аэропорту отложенного из-за непогоды рейса, Миша, наконец, отодвинул в сторону бумаги и даже слегка улыбнулся.

– Я думаю, на сегодня можно закончить, – объявил он.

Анна встрепенулась, словно щенок, услышавший слово «гулять»:

– И мы пойдем есть?

В ресторане, куда они пришли сразу после офиса, Анна увидела обратное превращение Миши – в такого, каким он нравился ей. Его лицо разгладилось, взгляд повеселел, а движения стали менее деревянными и более разнообразными. С этим Мишей общаться было гораздо проще, и Анна, наконец, решилась задать вопрос, мучивший ее с самого утра:

– Миш, а почему ты в офисе таким строгим вдруг стал? Там же никого, кроме нас не было.

К разочарованию Анны Миша опять задеревенел. С вежливой улыбочкой он глянул ей в глаза и сказал:

– Мои личные пристрастия и интересы никак не должны влиять на профессиональные качества.

Анна подумала, что сказала уже слишком много для того, чтобы пойти теперь на попятный, и продолжила:

– Разве тебе так комфортно? Ты там, в офисе, как будто не по-настоящему испытываешь чувства, а делаешь вид, что испытываешь, потому что знаешь, что так надо, что этого от тебя ждут.

– Знаешь, если бы ты постоянно скрывала свою сущность, хамелеонила беспрестанно, как это приходится делать мне, ты бы меня сразу поняла.

– А зачем тебе хамелеонить?

– Потому что я голубой! – огрызнулся Миша. – Педрила, понимаешь?

– Мишка, прости… Тебя эти уроды вчера все-таки задели, да?

Миша устало провел ладонью по лицу: «Давай лучше поговорим о погоде, а?».

Анну затопил стыд, но ей хотелось исправить свою оплошность, и она жарко заговорила:

– Миш, ну кого это сейчас волнует? Конечно, есть гомофобы, но они всегда были и всегда будут, зачем на них обращать внимание?