Черно-белая весна

того, кто выкрикнул в сердцах: «Пустите, братцы!»

Когда я близок был к тому, чтоб разобраться,

вставали сами экспонаты на пути.

В зоологическом — уютно и тепло.

Теперь хранительница дремлет под девизом:

«Нет суевериям!» И смотрит телевизор,

где вся планета уместилась под стекло.

* * *

Из годов шероховатых

выдирая жизни нить,

мы живем на концентратах

и мечтаем долго жить!

Впереди у нас победы,

достиженья… Может быть,

я куплю с аванса кеды,

буду в кедах в лес ходить,

или бегать от инфаркта

рано утречком трусцой.

Смерть — смешна, но страшно факта,

потому что факт плохой.

Умирать ужасно скучно.

Оптимизма в этом нет.

А поэтому с получки

я куплю велосипед,

чтобы ездить, жать педали,

жир сгонять, коль будет жир.

И не надо мне медали.

Буду счастлив тем, что жив,

тем, что я не навзничь в койке,

тем, что сын из дневника

по ночам выводит двойки,

чтобы я купил щенка.

И куплю!.. А если сильно

подкузьмит меня судьба,

научу смеяться сына.

Тихо, молча, про себя.

* * *

Все очень хорошо и даже здорово!

Над крышами, над шпилями вчера

я видел пролетающего борова,

летел он, как огромная пчела.

Гигантская пчела парнокопытная

нахально полоскалась в небесах

и хрюкала, но самое обидное —

три пополудни было на часах,

и никакой мистической туманности,

природы аномальной никакой

не видел я, в лазоревой реальности

кружился боров жирный, золотой.

И жаворонка вытеснив, и ласточку,

и грозного орла, и соловья,

всё небо заняла, как баба лавочку,

гордящаяся крыльями свинья.

* * *

Я говорю: «Душа болит».

Врач констатирует — бронхит,

и сдать велит, как все врачи,

анализ крови и мочи.

Как будто можно от мочи

узнать, что я шепчу в ночи.

Как будто, сдав из пальца кровь,

легко понять печаль, любовь.

Я задыхаюсь, и врачу

я с дрожью в голосе шепчу:

«Я циник, лгун и скандалист…»

— Проверим вас на яйцеглист.

Собачья судьба

(Сентиментальная баллада)

На ковре в пятикомнатном храме

возлежала.

Мармелад, ветчину и салями

обожала.

Засыпала под плач клавесина

и гитары.

Элегантна была и красива,

элитарна!

Обладая высокой моралью

идеала,

никогда с кобелями за гранью

не бывала.

Никогда на асфальт не мочилась

и под окна.

А на днях колбасой подавилась

и подохла.

Что-то вспомнилось ей за обедом,

и с испугу…

А зачем написал я об этом? —

Жалко суку.

Сказка

об одном поэте

В деревеньке небольшой

жил поэт с большой душой.

А еще, на всякий случай,

он имел талантов кучу

и, валяясь на траве,

часто думал о Москве.

А еще, конечно, он

был в жену свою влюблен.

И жена его любила,

покупала в лавке мыло

под названьем «Фрези Грант»

потому, что был он франт.

И катилась жизнь легко.

Под парное молоко

он работал, он старался,

но однажды догадался,

чтобы что-нибудь купить,

надо что-то заложить.

И задумался поэт:

баня есть, ломбарда нет.

У деревни профиль узкий.

И, накинув плащ французский,

почесав ногтем во лбу,

он отправился в Москву.

А в Москве — и стыд, и срам…

Но, жалея милых дам,

я рассказывать об этом

не советую поэтам.

Удержусь и сам, на час,

но продолжу свой рассказ.

Из деревни через год

заказным — пришел развод.

И поэт женился быстро

на племяннице министра

по делам литератур.

Ах, как много в мире дур.

Мне напомнят — не пошли…

Но дела его пошли.

Книга первая, вторая.

Критик, слезы утирая,

из платочка — два ведра

выжимает для пера.

Только прячется поэт

от журналов и газет.

Снова всхлипывает критик:

— У него, наверно, кризис.

А поэт с квитком в горсти

мчит к ломбарду на такси.

А в ломбарде говорят:

— Срок просрочен, ценник снят.

И суровым басом бога:

— На земле ломбардов много,

а душа всего одна,

Крой отсюда, старина…

И других не зная мест,

наш поэт пошел на… съезд.

Он светился, словно гелий.

Все кричали — гений, гений!

Воспарил поэт, воспрял,

прочно в гениях застрял.

Почему, не зная сам,

он писал, писал, писал.

Издавал за книгой книгу.

Ездил в Сочи, ездил в Ригу.

За границей побывал.

И писал, писал, писал.

На груди носил медаль.

Вот и все. «А где мораль? —

Спросят, — столько намарали?!»

Что поделать, нет морали.

Сказка есть. Морали нет.

…жил да был один поэт…

* * *

Зимою город меньше раза в два.

Похрустывают мерзлые слова.

В автобусах теснее, но теплее.

И так загримирована аллея

под чистое постельное белье

Дома вдоль улиц, выстроившись в ряд,

дверями, как зубами, тарахтят.

И прячут бледнолицые девицы

худые пальцы-спицы в рукавицы,

а солнце, охладевшее к земле,

болтается в серебряной золе.

И часа не пройдешь — замерзнет нос,

как старый перезрелый абрикос

наморщится, в платочек протекая.

И по привычке небо протыкая,

над крышами взвивающийся шпиль

орет, сдурев: «Я — вертел! Дайте гриль!»

Дикая любовь

Больные зубы — хуже нет недуга,

а тут еще прекрасный наворот —

влюбиться в стоматолога, в хирурга,

который между прочим зубы рвет.

Какая бестолковая случайность.

— Откройте рот. Закройте…

И потом,

со мной еще такого не случалось,

чтоб я дарил талончик на прием.

Зубная боль — под левую лопатку,

а там не зуб, там в общем-то крупней…

И не понять — какому богу взятку

мне надо дать, чтоб объясниться с ней.

Не скажешь ведь, в уютном кресле сидя,

где зуб на зуб от страха не идет:

«Я вас люблю так искренне, так сильно…»

Войдешь, и слышишь вновь:

— Откройте рот.

А что мне рот, когда сильнее зуба