Черно-белое кино

Папа Женя поморщился:

– Не связывайся, сынок, с бандитами…

А на исходе зимы вдруг позвонил:

– Достал медвежье сало, в морозильник не лезет. Забери.

– Где взял? На охоту ходил?..

Но папа Женя, как всегда, уклонился от ответа.

К тому времени мне расхотелось писать, я маялся от безделья.

– Иди в школу, – сказала мама Тома. – Лучше – в ПТУ. Расскажешь что-нибудь детям. Иначе – сопьешься.

Пошел в школу, из которой меня когда-то выгнали, но оказался не нужен. Я приоделся, надушился, нацепил перстень для солидности – и в ПТУ, где девочки учились на швей. Там предположили нехорошее.

– Бесплатно! – орал я. – За так!..

Директриса пригрозила милицией.

– Ну, тогда в тюрьму тебе дорога, – вынесла вердикт моя подруга Люся Улицкая.

Окончательно решил вопрос Достоевский, которого я тогда перечитывал.

Бабушка Саша (вторая слева) на фронте, 1914  г.

...

…Я давно порывался туда, но не удавалось. А тут вдруг и свободное время, и добрые люди, которые… вызвались все показать… Мы… въехали в лес; в этом лесу и колония… Что за прелесть лес зимой, засыпанный снегом; как свежо, какой чистый воздух и как здесь уединенно [3] .

Я ждал в приемной, а в кабинете начальник Можайской воспитательной колонии полковник Шатохин мучил ребенка: “Кто слезу набил?! Говори кто?!” Пытуемого увели – зареванное малохольное дитя в черной робе, на груди белая нашивка “Коля Сарафанов. 2 отряд”.

Полковник Шатохин меня не читал, но смотрел фильм “Смиренное кладбище” – знакомство упростилось. Я достал паспорт и членский билет Союза писателей. Шатохин, прикрывая ладонью блокнот, переписал документы.

– Беда-а… – Он почесал лысину, один глаз у него подергивался тиком. – Новенький. Опустили в СИЗО по ошибке и пометили – “слезку” кольнули. А малец здесь скрыл и ел со всеми. Дознались, негодяи, чуть не убили, если бы не заступник один…

– А как заступника зовут?..

– Максим Голиков.

Шатохин повел меня в узилище. Лязгнули четыре смыка – железная дверь распахнулась, и я шагнул в Зазеркалье…

Раньше Шатохин командовал Карлагом. В начале перестройки его послали из Караганды в Польшу набраться опыта. По возвращении он начал переделывать тюрьму на демократический лад. И ходить бы ему в генералах, но подвело незнание казахского языка – пришлось менять страну.

До него Можайка была “красной” и “сидела на кулаке”. Переростков после восемнадцати на взрослую зону не переводили – оставляли досиживать здесь. Из них формировался актив, который следил за порядком – мордовал малолеток. Летом активисты помогали начальству на дачах по хозяйству.

Первым делом Шатохин отправил актив досиживать “на взросло”. Там их за беспредел наказали по полной, и на Можайку обратной связью пришел наказ от старших – жить по понятиям. “Красная” Можайка стала темнеть, но мордобой прекратился, прекратились и жалобы родителей в прокуратуру. Шатохина командировали в Норвегию. Там он набрался прогрессивных вшей и по приезде вконец разошелся: распахнул колонию правозащитникам и религии – православной, протестантской, вплоть до кришнаитов и баптистов, кроме католиков, которых считал вроде прокаженных. Завел выгодных кроликов (мясо – в котел, шкурки – на продажу), но неудачно: кроликовод запил, кролики сдохли. Двум сидельцам-студентам продолжил учебу заочно с выездом на сессии; оживил поощрительные отпуска.

Шатохина начали шугать. В ГУИНе ему присвоили сомнительное погоняло – Гуманист и объяснили, что мировые стандарты – это хорошо, но есть и отечественные традиции, которые нарушать не след.

…Из сугробов по обеим сторонам лысой аллеи росли портреты усатых генералов – героев Бородина. Ребята конопатили свежесрубленную душистую церковь. Вдоль забора основного ограждения по проволоке бродила кудлатая неопасная собака.

– Шатоха! – позвал Шатохин. Собака завиляла толстой попой. – Тезка моя.