Черно-белое кино

На стене кабинета психологической разгрузки по фотообоям среди кувшинок плавали пыльные лебеди – для релаксации. Макс за высоким фикусом чинил компьютер. В ободранном авиакресле без подлокотника сидела белая крыса с красными, как у неправильной фотографии, глазами и грызла ванильный сухарь с изюмом, придерживая его, по-белочьи, обеими лапками.

– Крыся, дай, – сказал Макс.

Крыся послушно протянула мне обглодок, но испугалась и юркнула Максу в рукав, оставив хвост снаружи. Он вытряс ее, погладил.

– Не бойся. – И запер в накладной карман куртки. – Компьютер работает.

– Спасибо, Макс, – сказала хозяйка кабинета капитан Ирина знакомым бархатным радиоголосом, подправляя губы перед зеркалом.

В лабораторию всунулся негритенок, очень черный, натуральный.

– Злой, тебя поп нерусский ищет, хочет гитару прислать.

Ирина одернула юбку.

– Макс у нас нарасхват.

– “Жизнь моя кинематограф, черно-белое кино… ” Откуда чудо заморское?

– Из Камеруна. – Ирина снова мазнула зеркало взглядом. – Пол-Калуги на иглу посадил. А у самого ВИЧ, чему он несказанно рад – освобожден от работы во избежание травматизма.

В кармане Макса уже в дверях вякнул запрещенный мобильник.

– М-макс! – нервно дернулась Ирина, бросив на меня быстрый взгляд. – Концы заметай.

– Все понял, – кивнул Макс и исчез.

– А давайте Макса усыновим, на пару?

– Какой вы сензетивный, однако, – покачала головой Ирина, собирая бумаги со стола. – У него мать есть… Маркитантка вечная, острожная жена… Не вздумайте кого-нибудь усыновлять из наших.

– Почему?

– Потому что – не справитесь, – с нажимом сказала Ирина. – Они не шалуны, а преступники. С изуродованной психикой. Хотите помочь – помогайте, но без судорожных телодвижений. И не думайте, что у вас – душа, а у нас – балалайка.

Ирина подошла к зарешеченному окну, за которым медленно падал идиллический снег.

– Как от вас, Ирина, хорошо духами пахнет, запах резкий, но женственный…

Ирина хмыкнула, хотела сдержаться, но не выдержала, рассмеялась:

– Это не от меня, а от вас… Руками машете – не продохнуть. В тюрьме душиться нельзя – поймут неверно. И совет на будущее: не пишите про тюрьму – не получится.

Я зачастил в колонию. Шатохин выдал мне постоянный пропуск и сказал, что могу привозить кого хочу, лишь бы – прок. Литературный кружок не задался. Пацаны, слушая меня, зевали, чесались, глаза их подергивались тусклой пленкой, как у зимних курей. Им нравилось только фэнтези и про бандитов. Я говорил приподнятым неестественным голосом, стараясь их расшевелить, а на личиках их читалось: “Чего ты сюда приполоз, козел лысый?”

Я попросил по телевизору помочь Можайке – меня завалили книгами. Привез в колонию. Библиотекарша схватилась за голову: куда ставить? Но бодаться не стала. Два года назад пацаны, бунтуя, взяли ее в заложницы, с ней случился удар, теперь она старалась избегать волнений.

– Да не читают они, – лишь вяло сказала она.