Черно-белое кино

В спортзале пацаны репетировали битлов в странной для русского глаза военной форме с гербом Норвегии на рукаве. Готовили под руководством отца Даниила, молодого монаха в подряснике, настоятеля Никольского храма в Можайске, подарочный концерт на 8 Марта в женскую колонию по соседству. Отца Даниила я знал давно, он сослуживал у нас в алексинской церкви, когда я там работал истопником. Я собирался у него креститься. Под баскетбольным кольцом норвежский пастор Бьёрн из тюрьмы-побратима Уллершмо в черной рубашке с белой вставочкой – коларом – общался с узниками. Прежним начальником колонии старый варяг был недоволен, прознав о нецелевом использовании пожертвований, и отношения прекратил. Шатохин, хитрый лис, в Норвегии дружбу возобновил. Но теперь пастор стал возить помощь самолично.

– Дэни! – позвал он отца Даниила. – Хелп ми!

Отец Даниил передал электрогитару высокому пареньку с пронзительными синими глазами и поспешил помочь коллеге с переводом.

– А вот и Голиков, – указал на гитариста Шатохин.

– Привет, Макс. Сало медвежье заказывал? Папа Женя достал.

– Спасибо. Не надо. Брат умер.

– Максим Голиков! – громко сказал репродуктор женским бархатным властным голосом. – Срочно зайди к психологам.

Я подошел к пастору.

– Гутен так.

Пастор кивнул и продолжил разговор с пацанами в переводе отца Даниила.

– Бог вас всех любит. И тебя и тебя.

– Покрестите меня в лютеранство, пастор Бьёрн, – неожиданно для себя брякнул я. – У меня жена финка. Отец Даниил, переведите, пожалуйста.

– Сергей! – одернул меня отец Даниил, но перевел.

– Сейчас? – не удивился старик. – Не будем торопиться. В следующий раз. Гут?

– А я все-таки не понял, вы чего от нас-то хотите? – спросил Шатохин на выходе из спортзала. – Школу желаете посмотреть, капремонт сделали?

– …Может, кружок литературный?.. – запоздало пожал я плечами, ибо сам толком еще не знал, что забыл в этой колонии, но Шатохин меня уже не слышал.

В школе Шатохин меня бросил – спешил проводить пастора. Я попал на урок математики – сборный. Пожилая толстая учительница виртуозно рулила разнокалиберными учениками. Кто плюсовал палочки, кто делил-множил, а Коля Сарафанов у доски переводил обычные дроби в десятичные.

– Давай помогу, – шепнул я ушастому неласковому соседу по парте. Он пихнул мне тетрадь. Все пальцы его были в перстнях-татуировках.

Я бодро взялся делить в столбик 910532 на 13,5… Не делилось. Я полез за мобильником – там калькулятор. Но забыл, что сдал его на вахте.

К нам вперевалочку подошла бабушка-учительница.

– Сейчас поде-елим. Все у нас полу-учится. Сарафанов! Коля, стуча мелом по доске, мигом поделил все как надо.

– Хорошо бы у вас компьютерный класс открыть… – подумал я вслух. – Вы компьютер знаете?

– Узна-аю, – улыбнулась бабушка. – Было бы болото – лягушки напрыгают.

После школы я, уже без сопровождения, завернул в отряд Макса посмотреть, где он живет.

...

Все… воспитатели… живут с воспитанниками совсем вместе, даже носят с ними почти одинаковый костюм – нечто вроде блузы, подпоясанной ремнем… Гуманное и до тонкости предупредительное обращение с мальчиками воспитателей… мне кажется, не совсем достигает… до сердца этих мальчиков… Им говорят вы, даже самым маленьким. Это вы показалось мне здесь несколько как бы натянутым, немного как бы чем-то излишним… Каждый воспитатель… не только наблюдает за тем, чтобы воспитанники убирали камеру, мыли и чистили ее, но и участвует вместе с ними в работе… [4]

В отряде шло дежурное построение. Воспитатель, прыщавый лейтенант – недомерок в преувеличенной фуражке, – меня не видел.

– Голиков… Голиков!.. Где он, козел ё…й?!

– Метлу помой! – раздалось из строя. – Пивень зарыганный!

– Кто пасть открыл?!

– Он у психологов, – всунулся я. – Добрый день.

– Здравия желаем, – буркнул недомерок и продолжил перекличку.

Мы с бабушкой Сашей, 1960 г.