Черно-красная книга вокруг

Заманихин летел, расправив крылья. Так ему и самому казалось: широко расставленные руки на руле, рукава трепыхаются, хлопают, ветер бьет в лицо; таково было и состояние его души. Сосредоточиться, мыслить он сейчас не мог, а надо бы было. Он просто радовался, так же, как тогда, когда закончил своего «Мертвого фотографа». И мысли у него сейчас были сумбурные, легкие.

Все, Степанов Сергей, невыдуманный кошмар, обман моего воображения, ты в моих руках! — ликовал Заманихин, на предельной скорости приближаясь к городу. — Теперь я найду тебя, достану хоть из-под земли, вытащу из любой норки, где бы ты ни прятался.

Мотоцикл — в гараж. Нет-нет, Рыжик, пивка в другой раз попьем, сейчас мне нужна ясная голова. Чем бы наоборот отрезвить ее, чтобы она, ленивая, думала. Домой!

Взбежал на свой этаж. Там его ждали. Человек в милицейской форме представился:

— Участковый, старший лейтенант Шевчук. Вам повестка. Распишитесь в получении.

— Давно ждете? — подписываясь, спросил Заманихин.

— Нет, только поднялся.

Павел заглянул в повестку: ого, в Большой дом на Литейном. Когда? Завтра, шестого июня, в девять ноль-ноль. Отлично! — сказал он себе. — Вот тебе Заманихин три четверти суток, чтобы найти фотографа. Пойдете в милицию вместе. Не пойдет? Пойдет, как миленький! Совесть-то, наверное, разрослась, словно печень у алкоголика. Совесть-то у него есть, я знаю, я же его выдумал. Самому фотографу не выбраться — утонет. Лозунг «спасение утопающих дело рук самих утопающих» теперь не подходит. Фотографа надо спасать. Спасем друг друга — только так. И еще есть один козырь: малыш, маленький Сергей по отчеству Сергеевич, мама которого справедливого хочет, чтобы у него была фамилия Степанов.

Заманихин вошел в квартиру. О еде и не вспомнил. Схватил телефонную трубку, положил, взял телефонный справочник. С чего начать? Оказывается, он этого не знал. Руки опустились. Энтузиазма убавилось. Заманихин упал в кресло и задумался: надо восстановить весь ход событий, тогда все встанет на свои места. И мозг его привычно, быстро заработал, только успевай следить за мыслью.

Значит так. Первое. Когда это было? Лена ему сказала, что Евдокия Тимофеевна умерла «почти два года как». Вернее, если быть точным, двух лет с ее смерти еще нет. Она умерла в декабре, сейчас — июнь, значит, прошло полтора года. Почему не два с половиной? Очень просто. Ленкиному отпрыску год, плюс еще девять месяцев — вот тебе и точное время, когда фотограф был в Залупаевке. Далее в обратном порядке: где-то в середине лета он сбежал из города, где-то весной того же года, а точнее — как там в книге — «душной апрельской ночью», фотограф начал впервые искоренять зло злом. Значит, это точно — два с лишним года назад события начались, полтора — как закончились.

Второе. Зачем его ищут? Картотека со всеми мерзкими его фотографиями у бандитов — это ясно. Не мог же он все время таскать ее с собой. И потом, бандиты знают его почерк именно по картотеке — помнишь, Павел, они так сказали, вернувшись после погрома в квартире. Да, это точно. Стоп! Получается, что следователь этого не знает, ведь он сказал, что милиция ищет фотографа, чтобы, в том числе забрать картотеку. Или следователь тебя, Заманихин, обманывает. Так. Здесь пока ничего не ясно. Зачем фотограф нужен бандитам? Только для одного — как говориться, он слишком много знал. Ах да! Скоро же выборы! Знания фотографа одним ударом могут смести этого таинственного «Х». «Х» забеспокоился, занервничал. Так всегда у политиков: перед выборами они предупредительны, вежливы, внимательны и осторожны — как же, голоса избирателей нужны; после выборов — хоть травой все порасти!

Третье. Где искать фотографа? Куда ни сунься, везде уже, наверняка, побывали бандиты или милиция. Им вычислить прежнее его место работы гораздо проще, чем ему, Заманихину; найти пару-тройку его бывших друзей-приятелей тоже не проблема. Был бы от этого толк. Хорошо еще, Заманихин вовремя понял, что готов уже был идти по проторенной колее. Так бы успел только к шапочному разбору.

Но где тогда искать фотографа? — вот вопрос!

И как часто бывает на пороге истины, пока еще не видной, но близкой, напало уныние. Утренние радости вобрали в себя все силы до капли.

Пошел на кухню, достал огромную кастрюлю холодного борща, приготовленного Надей перед отъездом; навернул полторы тарелочки. Знал, что лучше бы ему размышлять на голодный желудок, но, оказывается, аппетит он успел нагулять зверский, и думать больше не хотелось. Сварил кофе, выпил, чтобы чего доброго не задремать. Лег. Снова задумался.