Черно-красная книга вокруг

Теперь надо было только ждать. Заманихин чувствовал себя Шерлоком Холмсом и Эркюлем Пуаро. Он был уверен, что фотограф позвонит. Где же ему быть, как ни у матери Тани. Совесть привела его туда, и об этом, о замучившей совести, не догадается ни один человек, у которого ее нет. Вот почему бандиты не нашли фотографа до сих пор.

Смерть Тани и смерть Евдокии Тимофеевны, несомненно, были связаны в душе у Степанова. Если одна старушка умерла от его чрезмерных забот, как он считал, то вторая, Танина мама, жить не могла без хлопот дочери — он ведь знал, как Таня оберегала свою маму. Разве мог он допустить третью смерть по своей вине, хоть и косвенной. Заманихин не знал, как Степанову удалось заполучить доверие Таниной матери, но, судя даже по тому, что она до сих пор жива, он был связан с ней.

Теперь можно было подумать и о себе. Беспокойство было еще где-то далеко в сознании. Кровь гудела в голове. Расшевелились мозговые извилины, и мысль о себе перевоплотилась в небольшую интересную творческую идею. Он хотел творить и так сильно как никогда. Такой момент упускать было нельзя. Что все эти мучения по сравнению с несколькими минутами вдохновения! Он сел за стол, взял лист бумаги, и вот что у него получилось.

Басня об отважном мотыльке.

Все мотыльки, известно, любители повертеться у одинокой лампы. И почему Господь заставил их бдеть по ночам? Они же так тянутся к свету. Ах, как они на бреющем рвутся к лампе! С радостью, что преодолели тьму, подлетают и… падают с обожженными крылышками.

Но ничего, это не смертельно. Обгорели крылышки — и ладно. На мотыльках все заживает, как на собаках. Лишь только со временем расшатывается нервная система, они становятся склонны к алкоголизму и даже суициду. Но не все. Постоянно обжигая свои крылышки, многие благополучно доживают до старости, становятся знаменитостями и «пламенными» борцами в глазах себе подобных членов Союза Мотыльков. Некоторые — лауреаты всевозможных мотыльковых премий, заслуженные деятели обжигания крылышек. Есть среди них очень знаменитые мотыльки.

И вот однажды один неизвестный глупец среди них крикнул:

«Друзья, смотрите, там за темнотой
Большая печка пышет жаром.
Она зовет нас новый подвиг совершить».

Ему ответили:

«А мы и здесь неплохо обгорим и навсегда
Останемся в веках под светом лампы,
И, главное, мы будем живы»

Но этот глупец махнул крылом и полетел через тьму прямо к печке, рискуя, что скоро о нем забудут, хоть до этого безрассудства он уже обещающе обжигал свои крылышки. И он своего добился. Воздушные потоки подхватили глупца, не давая больше махать крылышками, и бросили в горнило, спалившее его всего без остатка.

И кто знает, может, много было таких, ведь о них не помнят.

Заманихин прочитал написанное, и не сделал даже ни одного исправления — так ему все понравилось.

Написанное им было моим последним предупреждением, посланным ему. Этот писатель возомнил себя творцом, но не творцом слова, а творцом себе подобных. Надо же думать такое о живом человеке, пусть и чужими словами: «Я тебя породил, я тебя и убью». А о своем возможном конце он задумываться не хотел. Воспитание. С детства, со школы искаженными мыслями Лермонтова ему и таким же, как он, внушали, что человек может изменять свою судьбу. Именно внушали — думать сами они не хотели. А ведь тот же Лермонтов предсказал свою смерть несколькими главами ранее. Бунт бесполезен. Бунт ведет к авторитарному пределу, но все не могут быть диктаторами. Надо помнить, что свобода воли дарует только лишь право предпочесть ад.