Чернобыль 01:23:40

Это была абсолютная ложь. «Я понимал, что город эвакуируется навсегда, – говорил Легасов в записях, сделанных им два года спустя. – Но вот психологически у меня не было сил, возможностей людям это объявить. Я рассуждал, что если сейчас людям это объявишь, то эвакуация затянется, люди начнут очень долго собираться, а активность в это время уже росла по экспоненте. Поэтому я посоветовал… объявить, что срок эвакуации пока мы точно назвать не можем»[193]. При всем моем сочувствии к положению Легасова, эти слова больше похожи на самооправдание. Заяви он, что тогда люди поволокут за собой чемоданы, набитые радиоактивными фамильными ценностями, я, пожалуй, принял бы это объяснение, но утверждение, что они, мол, стали бы тянуть со сборами, когда у них в распоряжении могли быть целые ночь и утро, звучит сомнительно. Никто – дабы обеспечить спокойную эвакуацию – громко и внятно не предупредил людей об опасности, которой они подвергаются, никто даже не намекнул, что их отсутствие в городе может затянуться. Если бы им сообщили о планах полного переселения, семьи имели бы возможность взять все необходимое, чтобы легче пережить переходный период, а те, у кого были машины, покинули бы город еще ночью. А так – люди рассаживались в автобусы со смехом и улыбками, пребывая в блаженном неведении, что домой они больше не вернутся. С другой стороны, некоторые горожане понимали всю серьезность ситуации – работники станции, знавшие о происшедшем, – и они успели собраться как следует, но таких было совсем немного. Люди оставили своих собак, кошек и других домашних животных. Кого-то заперли в квартире, кого-то выпустили на улицу, некоторые бежали за спасательными автобусами. Если не считать пары случаев, когда старики отказывались покидать дом или прятались от спасателей, эвакуация прошла на удивление оперативно и заняла чуть больше двух часов.

Через шесть дней, когда новые, более масштабные замеры выявили чудовищный уровень загрязнения, из Москвы пришло распоряжение: радиус зоны эвакуации должен быть увеличен с изначально установленных десяти километров до тридцати, и зона теперь охватила территорию в 2800 квадратных километров. В результате люди, которых вывезли в ближайшие населенные пункты, столкнулись с необходимостью нового переезда. Не оставляя попыток сохранить секретность, власти перевезли жителей Припяти и прилежащих деревень на расстояние в пределах 60 километров от АЭС и беспорядочно разместили по городкам и селам. Известно о случаях, когда семьи оказывались разделены, когда хозяева отказывались пускать к себе беженцев и когда люди заботились о чужих детях. Следуя указаниям ехать налегке, некоторые оставили дома даже деньги и документы (а в СССР без документов и шагу нельзя было ступить), и это впоследствии создаст им немало дополнительных проблем. Многие люди вполне резонно считали, что уехали недостаточно далеко от места аварии, и пытались своим ходом убраться подальше. Один вертолетчик позднее рассказывал, что он видел с воздуха: «Огромные толпы легко одетых людей, женщин с детьми, стариков шли по дороге и обочинам в сторону Киева»[194]. Уже в мае, когда стало очевидно, что загрязнение остается опасно высоким, зону эвакуации еще больше расширили для беременных женщин и детей – причем из-за радиоактивного дождя пришлось эвакуировать даже населенные пункты, расположенные в четырехстах километрах от Чернобыля. В общей сложности в 1986 году свои дома покинули около 116 тысяч человек из 170 городов и сел[195]. Позднее было вывезено еще 220 тысяч человек в Украине, России и Беларуси[196].

Получивших самые большие дозы 129 человек – сюда вошли пожарные, работники станции и одна охранница – самолетом отправили из припятской медсанчасти в знаменитую московскую Шестую больницу, которая специализируется на радиационной медицине. Доставили их в уже очень тяжелом состоянии. Членам семей запретили к ним приближаться, поскольку их тела сами стали источниками излучения, а других пациентов переместили с их этажа в другие отделения[197]. Даже местный персонал боялся к ним подходить. «Многие врачи, медсестры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют. Умрут. Но никто тогда этого не знал…» – рассказывает Людмила Игнатенко, жена одного из погибших пожарных, в пронзительной книге Светланы Алексиевич «Чернобыльская молитва»[198]. Алексиевич приводит много врезающихся в память монологов. Иван, один из пожарных, вспоминает: «Я проснулся в больнице, в Москве, там нас было сорок пожарных. Мы сначала шутили о радиации. Но потом услышали, что у одного нашего товарища сначала кровь из носа и рта пошла, а потом он весь почернел и умер. Шутки кончились»[199]. Не исключено, что он имел в виду Правика, который был одним из первых погибших от облучения. Когда в Шестой больнице мест не осталось, лечение серьезно пострадавшим организовали в больницах номер семь и двенадцать. Увы, о пациентах тех двух больниц – в отличие от Шестой – никакой информации нет[200].