Чернобыль. Большая ложь

Копию их письма мне прислали из Народичского райкома партии, который тоже начал «бузить», то есть говорить правду. К тому времени уже была написана и напечатана в ежемесячном научно-практическом журнале «Терапевтический архив», № 6 за 1987 год, том 59, статья ученых М. Д. Бриллианта, А. И. Воробьева и Е. Е. Гогина «Отдаленные последствия малых доз ионизирующей радиации на человека». А доктор биологических наук В. А. Шевченко, заведующий лабораторией экологической генетики Института общей генетики АН СССР, на основе материалов, собранных в Народичском районе, подготовил статью в журнал «Природа» – также о влиянии на организм животных малых доз радиации. Над этой же темой работали и другие не ангажированные властью специалисты.

Они, побывав на загрязненных территориях, увидели то, что там на самом деле происходит, а не то, что рисовали в своих отчетах доктора от кремлевской пропаганды и представители международного ядерного лобби.

Так в советской радиобиологической науке образовалось жесткое противостояние. С одной стороны – родоначальники 35-бэрного бухгалтерского учета жизни и смерти со своей командой. С другой – те, кто не мог согласиться с таким подходом, мучительно искал ответы на поставленные жизнью вопросы. Те, кто не спешил подогнать свои выводы под рубль, в который обойдется казне переселение людей, а думал об их здоровье и о реноме исследователя.

Еще не раз ученые из радиобиологического Совета поедут в зоны поражения, напишут письма государственным чиновникам, будут требовать доступа к закрытым данным обследования людей, которые горько сами себя окрестили «подопытными кроликами» – в том числе и в ильинском Институте биофизики Министерства здравоохранения СССР.

Во многом благодаря их поискам и результатам исследований Государственная экспертная комиссия по Чернобылю пришла к выводу о несостоятельности и порочности концепции «35 бэр за 70 лет». Большая группа ученых из России, Белоруссии и Украины несколько лет доказывала, что проблемы и оценки радиационного риска отдаленных последствий чернобыльской катастрофы – вещь комплексная. Именно их заключения и вошли в правительственную экспертизу. А что дальше? Ведь, отбросив то, что протаскивала официальная медицина, нужно было предложить что-то свое. И предложить быстро и эффективно. Люди в зонах ждать не могли.

В заключении экспертной комиссии были приняты решения о чрезвычайных и быстрых мерах по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС на ближайшие два года. Все остальное упиралось в концепцию, в научный принцип. В обоснованные выводы о результатах влияния малых доз радиации, об отдаленных последствиях их ежедневного в течение долгих лет воздействия на человека.

Ученые, которые с большим научным боем добились «упразднения» 35-бэрной концепции в заключениях Государственной экспертизы, чувствовали ответственность за то, чтобы как можно быстрее предложить свои, более точно проработанные оценки последствий аварии на ЧАЭС. Исследования, которыми они занялись, скорее были похожи на кропотливую работу древнекитайского художника: выписывание маленькой кисточкой мельчайших деталей, тонкостей сюжета. Чтобы все – каждая полутень, каждая прожилка – были видны на древе облучаемой жизни.

Первого сентября 1990 года было принято постановление Президиума Верховного Совета СССР «О создании Комиссии для рассмотрения причин аварии на Чернобыльской АЭС и оценки действий служебных лиц в послеаварийный период». Для работы в ней были привлечены также и ученые из Научного совета по радиобиологии АН СССР, исповедовавшие концепцию единственной и неповторимой человеческой жизни – беспороговую модель влияния на нее малых доз радиации. И это было логично.

23 января 1991 года состоялось очередное заседание этой парламентской комиссии. На нем с большим научным докладом выступила профессор Елена Бурлакова. Она говорила о действиях малых доз радиации на человека. В основу ее выступления была положена работа группы ученых над различными данными, обследованиями людей в зонах жесткой радиации, ликвидаторов. То, что мы услышали, стало для нас первым проблеском истины. Одним из немногих почти за пять лет после взрыва на ЧАЭС. И потому все, что она сказала, было чрезвычайно важно не только для нашей, но и мировой науки.