Чернобыль. История катастрофы

Однако, когда они наконец приехали, остановившись в 200 м от реактора № 4, вокруг было странно тихо. Еще не рассвело окончательно, и Янковский видел какой-то туман или дымку над зданием энергоблока. Но пламени не было. Стояли пожарные машины, но никаких признаков катастрофы он не видел. Потом заметил человека, который стоял в сумерках, курил и наблюдал, как из развалин здания выливается вода.

– Что здесь случилось? – спросил Янковский.

– Что-то взорвалось, – ответил мужчина обыденно, словно это происходило постоянно.

Местные и сами могли бы справиться, подумал Янковский.

– Зачем нас вызвали? – спросил он Даниленко. – Зачем подняли в такую рань? Все это выглядело как пустая трата времени.

– Погоди, – сказал Даниленко. – Здесь что-то не так.

Они пошли к главному административному корпусу станции. Там уже было областное начальство. Маломуж, секретарь обкома, слушал доклады.

– Что вы здесь делаете? – спросил Маломуж следователей. – Мы сами справимся. Пожар уже потушили. А блок снова заработает очень скоро.

Яновский и Даниленко поехали в Припятский горотдел милиции и увидели, что там полно высокого начальства из республиканского Министерства внутренних дел. Начала поступать информация: в медсанчасть № 126 привозят людей с ожогами и рвотой, КГБ по периметру станции ищет диверсантов. Стало понятно, что произошло что-то серьезное. Даниленко поехал докладывать начальству – прокурору области. Тем временем в горотделе Янковскому выделили машину и кабинет.

Даниленко вернулся около 6 часов утра. Областной прокурор принял решение.

«Заводим дело, – сказал Даниленко Янковскому. – Выдвинем обвинение».

Сергей сел за пишущую машинку, заправил в нее лист бумаги и принялся печатать.

Расследование причин аварии на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС, начатое на рассвете 26 апреля, развивалось по двум параллельным направлениям[1172]. Первое, уголовное производство, набирало масштаб и значение в течение дня, по мере того как последствия катастрофы становились очевидными. К обеду, когда Сергей Янковский и несколько его коллег работали в Припяти и на ЧАЭС, опрашивая поступивших в медсанчасть операторов и изымая документы из залов управления станцией, это уже было расследование не областного, а республиканского уровня. Начинало темнеть, когда приехал заместитель Генерального прокурора из Москвы с новыми указаниями. Он распорядился создать специальную следственную группу при 2-м главном управлении Генеральной прокуратуры СССР, занимавшемся преступлениями на закрытых военных и ядерных предприятиях. Расследование получило гриф «совершенно секретно».

В тот же вечер правительственная комиссия в Припяти начала техническое и научное расследование, порученное академику Валерию Легасову – но под надзором Александра Мешкова, заместителя главы всемогущего Минсредмаша, в котором главным образом и был разработан реактор[1173]. Мешков быстро заключил, что авария стала следствием ошибки операторов. Водяные насосы были перегружены, система аварийного охлаждения отключена, вот и случился какой-то взрыв. Это была пугающая, но предсказуемая максимальная проектная авария, опасаться которой готовили оперативный персонал.

Но на следующее утро два эксперта по РБМК из Института атомной энергии им. Курчатова прилетели в Киев, чтобы начать следственный анализ данных реактора[1174]. По дороге из аэропорта Жуляны в Припять экспертов задержал нескончаемый поток автобусов, движущихся в противоположном направлении, доехали москвичи только вечером. Наутро они отправились в бункер под станцией и собрали рабочие журналы 4-го энергоблока, распечатки ЭВМ систем диагностики и регистрации реактора и записи переговоров операторов перед взрывом. По мере изучения данных ученые увидели широкую картину событий, которые привели к аварии: работающий на малой мощности реактор, выдвижение почти всех управляющих стержней из ядра, приглушенные голоса, крик «Нажми кнопку!» и запуск экстренной системы АЗ-5. Наконец они увидели, как самописцы мощности реактора начертили резкий подъем, а потом вертикальную линию, убежавшую за край бумаги.

Одному из двух специалистов, Александру Калугину, посвятившему всю карьеру проекту РБМК, это показалось отрезвляюще знакомым. Двумя годами ранее он присутствовал на совещании в конструкторском бюро реактора в НИКИЭТ, на котором кто-то предположил, что при определенных обстоятельствах опускающиеся стержни управления могут выдавить воду на дне реактора и вызвать внезапный всплеск реактивности. Тогда предположение отмели как слишком маловероятное, чтобы думать о нем. А теперь Калугин смотрел в ошеломлении на страшную геометрию распечаток ЭВМ с реактора № 4, и все это казалось вполне возможным.

Но пока данные не подвергли подробному анализу, идея Калугина оставалась всего лишь тревожащей теорией. Тем временем эксперты позвонили Легасову с предварительным анализом. Во второй половине дня в Политбюро поступила телеграмма: «ПРИЧИНА АВАРИИ НЕПРЕДУСМОТРЕННЫЙ И НЕКОНТРОЛИРУЕМЫЙ ВСПЛЕСК МОЩНОСТИ РЕАКТОРА»[1175].