Чернобыль. История катастрофы

Задача возглавить советскую делегацию, сделать доклад на конференции – обещавшей беспрецедентную возможность заглянуть в один из самых секретных редутов советской науки – и донести содержание этого доклада до широкой общественности была возложена на Валерия Легасова. Сторонники жесткой линии в Минсредмаше возражали против его кандидатуры, опасаясь, что Легасова будет сложно контролировать[1183]. 13 мая академик во второй раз вернулся домой из Чернобыля. Он изменился: лицо и руки потемнели от радиоактивного загара, прежняя идеологическая уверенность пошатнулась[1184]. Со слезами на глазах он рассказывал жене, насколько все были ошеломлены аварией, насколько неподготовлены к защите советских людей от ее последствий: не было ни чистой воды, ни незагрязненных продуктов, ни стабильного йода. Обследование в больнице № 6 выявило токсичные следы реактора глубоко в теле Легасова: врачи обнаружили продукты деления, включая йод-131, цезий-134 и 137, теллур-132 и рутений-103, в его волосах, дыхательных путях и легких. Здоровье академика пошатнулось, он страдал от головных болей, тошноты, проблем пищеварения и хронической бессонницы. Тем не менее Легасов бросился собирать материалы для доклада – отчеты десятков специалистов и сотни документов[1185]. Он работал днем и ночью, начинал в своем кабинете в Курчатовском институте и продолжал дома, сравнивая собранную статистику с результатами коллег, пока не убедился, что все точно. Пол гостиной в его доме на Пехотной, 26, был заложен стопками документов, они выползли в коридор и спускались по лестнице.

Тем временем за закрытыми дверями в Москве шла бюрократическая битва вокруг совместного «Доклада о причинах аварии на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС», конфиденциальной версии событий, подготовленной для Политбюро[1186]. В записках, протоколах и многочисленных внутренних документах бароны советской ядерной отрасли – ученые и главы конкурировавших профильных министерств – соревновались в усилиях отвести вину от себя, пока окончательный текст доклада не дошел до Генерального секретаря Горбачева.

Этот конфликт не был схваткой равных: с одной стороны были Министерство среднего машиностроения, ядерное конструкторское бюро НИКИЭТ и Курчатовский институт. Их возглавляли 80-летние титаны социалистической науки, ветераны-аппаратчики старой гвардии: бывший революционер и кавалерист Ефим Славский, разработчик первого в истории советского реактора Николай Доллежаль и Анатолий Александров, массивный, лысый Будда самого Атома. Это были люди, создавшие РБМК – и более десяти лет игнорировавшие предупреждения о его недостатках. С другой стороны в схватке участвовало Министерство энергетики и электрификации во главе с 56-летним неофитом атомной отрасли Анатолием Майорцем. Его министерство построило Чернобыльскую станцию, эксплуатировало реактор – и несло ответственность за подготовку и дисциплину персонала, который его взорвал.

Споры начались практически сразу, как только 5 мая был закончен предварительный отчет комиссии о причинах аварии, всего через десять дней после взрыва. Составленный под надзором Мешкова, заместителя Славского по Министерству среднего машиностроения, отчет – что неудивительно – возлагал вину за аварию на операторов: они отключили основные системы безопасности и проводили испытания без консультаций с разработчиками реактора. Старший инженер управления реактором Леонид Топтунов нажал кнопку АЗ-5 в бесполезной и отчаянной попытке остановить аварию, после того как она уже началась, – результат личной некомпетентности и его коллег. Топтунов и начальник смены Александр Акимов не станут оспаривать эту версию событий: оба весьма кстати умрут в течение десяти дней.

Но специалисты Министерства энергетики отказались ставить свою подпись под совместным расследованием. Они написали отдельное приложение, основанное на их независимом расследовании. По их мнению, какие бы ошибки ни допустили операторы, реактор № 4 никогда бы не взорвался, не имей он серьезных дефектов конструкции, включая положительный паровой коэффициент и негодные стержни управления, которые увеличивали реактивность вместо того, чтобы ее снижать. Их детальный технический анализ говорил, что нажатие кнопки АЗ-5 вместо ожидаемой безопасной остановки реактора могло вызвать взрыв.