Чернобыль. История катастрофы

Стальные формы Каскадной стены были заранее собраны в секции, пока их заливали бетоном; секции удерживались в нужном положении кранами[1247]. На эту работу ушло несколько недель. Проломы и пустоты в стенах 4-го энергоблока означали, что тысячи кубометров жидкого бетона впустую протекут в руины, заполняя подвал, коридоры и лестничные пролеты, пока дыры не будут закрыты. Когда раствор застывал, взрывали специальные такелажные пироболты, тросы кранов освобождались, после чего можно было поднимать следующую секцию. Однако, когда устанавливали угловую секцию Каскадной стены – башню, поднимающуюся на 16 этажей, в поле жесткого гамма-излучения, – на финальном этапе пироболты не сработали. Инженеры Средмаша нашли добровольца из «партизан», который согласился подняться на отдельном кране и освободить тросы вручную. Ему выдали три разных дозиметра – измерить облучение во время выполнения задания. Через час он спустился на землю, ему выдали 3000 рублей премии, ящик водки – и немедленно демобилизовали. Дозиметры он выбросил, боясь смотреть на их показания.

Пока отряд Средмаша работал над саркофагом, группа ученых в Курчатовском институте пыталась понять, что произошло со 180 т ядерного топлива, по предположению ученых все еще остававшимися в уцелевших стенах[1248]. Поначалу пришли к мнению, что большую часть урана выбросило из корпуса реактора взрывом и она разбросана внутри того, что осталось от машинного зала. Однако датчики радиации, опущенные на тросах с вертолетов, не показали наличие топлива. Академик Легасов теперь был обеспокоен тем, что, даже если небольшая часть уранового топлива и графитового замедлителя остались целыми и в нужной конфигурации внутри остатков корпуса реактора, это может привести к новой критичности – началу новой цепной реакции, которую никто не сможет контролировать, что вызовет дальнейший выброс радионуклидов в атмосферу вокруг станции. Его соперник Велихов опасался, что строительные бригады Средмаша, слепо льющие бетон на рассыпанные сборки ядерного топлива, могут, сами того не желая, создать колоссальную атомную бомбу замедленного действия[1249].

Тем не менее первоначальные усилия отыскать урановое топливо внутри реакторного зала результатов не дали[1250]. Члены оперативной группы Курчатовского института фиксировали радиоактивное излучение в тысячи рентген в час на всех доступных проходах к корпусу реактора – снизу, сверху и с обеих сторон. Ученые искали расплавленный свинец и остатки расплава песка, карбида бора или доломита, сброшенных с вертолетов, но ничего не нашли и уж точно не нашли следы топлива.

Наконец ученые из «Курчатника» добрались до одного из помещений в подвале реакторного зала – на три этажа ниже и далеко к востоку от корпуса реактора. Пока они пробирались туда, их дозиметр, позволяющий измерять облучение до 3000 рентген в час, показывал относительно приемлемые уровни. Но затем они выдвинули датчик радиометра наверх, в пространство непосредственно над ними. Там, в отсеке 217/2, на отметке +6 прибор обнаружил настолько горячее поле гамма-излучения, что его устройство было перегружено и сгорело. Что бы ни находилось внутри, оно было чудовищно радиоактивно и, возможно, указывало на сотни тонн потерянного ядерного топлива. Но любой вошедший в темноту коридора 217/2, чтобы выяснить, что же там кроется, рисковал получить смертельную дозу гамма-радиации за минуты – или за секунды.

Александр Боровой, 49-летний физик, начальник лаборатории физики нейтрона, проработавший в Курчатовском институте более 20 лет, присоединился к оперативной группе института на ЧАЭС в конце августа[1251]. До Чернобыля он добрался на «Ракете», речном судне на подводных крыльях. Погода стояла теплая, ему выдали комбинезон цвета хаки и два конверта с лепестковыми респираторами, но не сказали, что с ними делать. Вечером к нему зашел под конец своей смены старый коллега по институту – сообщить «заповеди» выживания в зонах высокой радиации, сформулированные за месяцы пребывания на ЧАЭС после аварии. Чтобы не заблудиться, сказал он Боровому, никогда не входи в неосвещенное помещение и всегда имей при себе фонарик и коробку спичек на случай, если фонарик откажет. Еще коллега предупредил его о капающей сверху воде, которая может занести сильное загрязнение в нос, глаза или рот. Самая главная из всех – Первая Заповедь – гласила: «Опасайся запаха озона». Лекторы могли говорить тебе, что радиация не имеет запаха и вкуса, объяснял он Боровому, но они никогда не были в Чернобыле. Гамма-поля интенсивностью 100 рентген в час и более – на границе появления острой лучевой болезни – вызывают такую значительную ионизацию воздуха, что она оставляет отчетливый запах, как при грозе. Если почувствуешь запах озона, сказал ему коллега, беги.

На следующее утро по распоряжению академика Легасова Боровой был отправлен на свою первую разведывательную вылазку в 4-й энергоблок.