Чернобыль. История катастрофы

Когда Славский 13 ноября приехал еще раз осмотреть проект «Укрытие», саркофаг был почти готов – ужасное здание, состоящее из черных углов, зловещее, как средневековая фантазия о тюрьме для самого Сатаны. Это было выдающееся достижение, триумф техники над ужасающими условиями и новая вершина советской гигантомании: инженеры хвастались, что сооружение содержит 440 000 кубометров бетона, 600 000 кубометров гравия и 7700 т металла[1291]. Каждый день на его строительства уходило более 1 млн рублей – 1,5 млн долларов[1292]. Говорят, когда Славский смотрел на этот свой шедевр, бруталистский собор из бетона и стали, на глазах старика выступили слезы[1293].

Саркофаг стал последним достижением правителя огромной империи Средмаша[1294]. Неделю спустя предсовмина Рыжков вызвал Славского в свой кабинет в Кремле и потребовал написать заявление об увольнении. Ученый, как обычно, синим карандашом написал: «Я стал глух на левое ухо, прошу освободить». Этот свирепый прощальный укус выдавал чувства человека, который считал, что столько еще может дать. Славскому было 88 лет, через шесть месяцев должны были отмечать 30-летие его пребывания на посту главы Средмаша. Когда новость о его уходе дошла до Министерства среднего машиностроения на Большой Ордынке, сотрудники плакали.

Акт официальной приемки саркофага был окончательно подписан 30 ноября 1986 года, всего через семь месяцев и четыре дня после первых взрывов на реакторе № 4. А 3 декабря Лев Бочаров завершил свою вахту в Особой зоне. На Украину пришла зима, и первый снег вскоре должен был лечь на саркофаг. Бочаров приехал на вокзал в Киеве, надев тельняшку и теплую куртку, какие выдавали войскам в Афганистане. С несколькими коллегами Бочаров сел на ночной поезд в Москву, держа большой картонный ящик с бутылками водки. Они все выпили по дороге домой.

Ранним утром следующего дня поезд прибыл в Москву. Бочаров думал, что их будут встречать как героев-победителей, но никаких толп на перроне не было. Он увидел только жену и друга, который привез ее на вокзал. Вернувшийся из Афганистана солдат посмотрел на его камуфляжную куртку с меховой оторочкой.

– Кандагар? – спросил солдат[1295].

– Чернобыль, – сказал Бочаров.

Солдат обнял его за плечи:

– Братишка, у тебя работа труднее была.

17 Запретная зона

К началу августа 1986 года число могил на отдельном участке Митинского кладбища на окраине Москвы выросло до 25[1296]. Они шли в два ряда, в 50 м от выложенного желтой плиткой крематория на входе. Оставили место и для новых захоронений. На некоторых могилах установили белые мраморные плиты с надписями золотом и звездой, другие, совсем свежие, были просто усыпанными цветами холмиками земли с табличкой. В небе кружили вороны. Когда любопытные западные репортеры приехали на кладбище и попытались записать имена покойных, милиционеры отобрали у них блокноты и, не говоря ни слова, вывели прочь.

В сентябре доктор Ангелина Гуськова объявила, что непосредственно по причине взрыва и пожара на 4-м блоке Чернобыльской АЭС умер 31 человек[1297]. Это число погибших при аварии станет официальным. Любые цифры выше будут рассматриваться как западная пропаганда. Тело оператора насосов Валерия Ходемчука, погибшего при взрыве или убитого падающими обломками, погребло под развалинами реакторного зала; его коллега Владимир Шашенок, умерший в результате физической травмы и тепловых ожогов в медсанчасти Припяти, был похоронен на сельском кладбище возле АЭС[1298]. С тех пор еще 29 жертв – операторы, пожарные и охранники – скончались от острой лучевой болезни в радиологических отделениях Киева и в больнице № 6 в Москве[1299]. Из 13 пациентов, которым пересаживали костный мозг Роберт Гейл и советские специалисты, умерли все, кроме одного, поэтому Гуськова со временем откажется от этой техники как от бесполезной при ОЛБ[1300]. Однако после месяцев мучительного лечения в больнице № 6 многие из тех, кто в первые часы бедствия получил ужасные ранения, начали наконец выздоравливать.

Заместитель главного инженера Анатолий Дятлов, который, несмотря на возражения своих подчиненных, настаивал на продолжении эксперимента с турбогенератором, а потом часами бродил по развалинам 4-го энергоблока, не в силах поверить в случившееся, получил ужасные бета-ожоги нижней части ног и общую дозу в 550 бэр, но был выписан из госпиталя в начале ноября[1301]. Он вернулся в Киев, где вскоре был арестован. Майор Леонид Телятников, который командовал пожарной частью ЧАЭС в ночь аварии, узнал о смерти своих товарищей только в июле, когда его выпустили из изолированной палаты и разрешили гулять по коридорам больницы – в марлевой маске для предотвращения инфекции[1302]. В августе его выписали и отправили на курорт на Рижском взморье вместе с женой и двумя детьми, запретив находиться на солнце и есть жирную пищу, поскольку радиация повлияла на его печень. На следующий месяц он уже навещал родителей в Казахстане.